Поразмыслив немного, Менедем склонил голову.
— Ты прав, — сказал он. — Как обычно.
— Благодарю тебя... наверное, — сказал Соклей. — Я частенько оказываюсь прав. Но, как я понял, это не так полезно, как принято считать.
— Вот то, что ты называешь парадоксом, — сказал Менедем. — Что не так с правотой?
— С одной стороны, большинство вопросов не особо важны, так что, прав ты или нет — по-настоящему не имеет значения, — серьёзно ответил Соклей. — С другой стороны, многих людей раздражает, когда ты прав. Они думают, что ты считаешь себя лучше них, когда на самом деле ты просто думаешь, что знаешь лучше.
Менедем слишком много раз наблюдал, как Соклей смотрел сверху вниз и на него, и на других людей, и потому его это не убедило. Однако сказать такое означало затеять ссору. Вместо этого он взял себе пару ячменных булок, оливки и сушёную рыбу.
— Почему бы тебе не налить нам вина? — сказал он. — Не слишком великолепный ужин, конечно, но нас поддержит.
Его двоюродный брат взял чаши.
— В доме проксена кормить будут лучше, чем в гостинице, — сказал он. — Трактирщики умеют только поджарить в горячем масле что-нибудь, что ты сам принесёшь, — Соклей налил вино, которое пила команда, из грубой красной амфоры, а потом разбавил водой из другого сосуда.
— Тут ты совершенно прав, — сказал Менедем, когда Соклей подал ему чашу. — Я не раз отвратительно ужинал в тавернах.
— С кем подобного не случалось? Только с тем, кто ни разу не путешествовал, — ответил Соклей. — Вот ещё пример, когда я прав, а что с того? — он сделал глоток вина и собрал себе ужин. — Видишь, моя правота даже не подвигла тебя принести мне еды, хотя я налил тебе вина.
— Ты меня пристыдил, — сказал Менедем, что было правдой. Он сам знал, что следовало взять опсон и ситос для Соклея так же, как для себя. — Я никчёмный лентяй, вот и всё, — он повесил голову.
— Будь ты на сцене, за такую игру тебя забросали бы огурцами и гнилыми яблоками, — ответил Соклей. Менедем усмехнулся, хотя брат, возможно, был снова прав.
***
Когда Соклей проснулся на корме «Афродиты», ему понадобилась минута, чтобы вспомнить, в гавани какого города стоит их корабль. Кос? Самос? Хиос? Нет, это Митилена на Лесбосе. Северный ветер нёс из полиса вонь навоза, дыма, пота и мусора прямо в гавань.
Находясь в городе, Соклей через некоторое время переставал замечать вонь. Впрочем, он вспоминал о ней каждый раз, возвращаясь из моря в порт. Он сел и потёр глаза. Небо над берегом Анатолии на востоке было серое, наступал рассвет.
Менедем ещё храпел рядом. Такое случалось редко, чаще Менедем просыпался первым. Диоклей тоже до сих пор спал, сидя на гребной скамье, прислонясь к планкам корабельного борта. Соклей снова потёр глаза, не веря им — он не мог припомнить, чтобы когда-нибудь просыпался раньше келевста.
Он поднялся на ноги и голым побрёл к бортику, облегчиться. Даже это движение единственного человека произвело на торговой галере небольшой, но вполне различимый шум, достаточный, чтобы пробудить Менедема и Диоклея.
— Радуйся! — сказал Менедем. — Ты сегодня не такой соня, как обычно?
— Да отстань! — отозвался Соклей. — Если я и сплю дольше чем ты, это не делает меня ленивым мерзавцем.
— Неужели? С каких это пор?
Менедем выбрался из-под своего гиматия. Он тоже спал нагишом и использовал скомканный хитон как подушку. Он прошёл и встал рядом с Соклеем. Диоклей поднялся и потянулся.
— Я по-прежнему думаю, что тебе удобнее было бы спать не сидя, а лёжа, — сказал Соклей.
Келевст мотнул головой.
— Другим — возможно, но не мне. Я привык спать сидя, когда был гребцом, и с тех пор ничто другое мне не подходит. Я не имею ничего против чужих привычек, и не вижу причин, чтобы кто-то возражал против моих.
— Да я не возражаю. Просто это странно.
Менедем озорно ухмыльнулся.
— А девушек ты сажаешь себе на колени, да, Диоклей?
— Иногда, — без тени смущения ответил келевст. — Способ не хуже любого другого, согласен?
— Любой из них хорош. — Менедем повернулся к Соклею: — Вот в чем философы могли бы пригодиться: решите, какой способ наилучший из всех.
— Как говорит Пиндар, «Обычай — царь всего,» — ответил Соклей. — И потом, что нравится одному, не нравится другому. Так кто же может выбрать, что лучше?
— В борделе дороже всего берут, когда девушка скачет на тебе, как наездница, — заметил Диоклей. — Должно быть, считают этот способ лучшим.
— Не обязательно, — возразил Соклей. — Возможно, так дороже только потому, что девушка выполняет большую часть работы. Когда она просто наклоняется вперед, трудится мужчина.
Менедем рассмеялся.
— Какое интересное начало утра. Я бы сказал, это даже лучше завтрака.
Небо на востоке из серого стало розовым, а затем золотым. Один за другим просыпались моряки, которые остались на корабле, а не отправились в таверны и бордели Митилены. Вскоре и они уже спорили о наилучшем способе, и пусть им не удалось найти ответ, достойный мудрецов Лицея, все от души повеселились.
Покончив с хлебом с оливковым маслом и чашей разведенного вина, Соклей сказал:
— Не поискать ли нам агору и не разузнать ли там о виноторговцах и продавцах трюфелей?
— Хорошая мысль. — Менедем запрокинул голову и опустошил свою чашу, затем вытер рот рукой. — Пойдем.
Они сошли с корабля и двинулись вдоль причала. Проходя мимо докера, Соклей спросил у него, где здесь рыночная площадь. Митиленец, похоже, страдал запущенной идиотией. Он чесал голову, дёргал свою нижнюю губу, хмурился и, в конце концов, стал походить на человека, которому непросто вспомнить собственное имя, не говоря уж о чём-то более сложном.
Соклею не требовалось читать Гиппократа, чтобы вылечить эту болезнь. Он дал больному обол, как любому другому грузчику. Серебро, конечно, оказалось верным лекарством, понимание проступило на лице митиленца. Он указал на северную часть полиса на Лесбосе и быстро дал чёткие указания.
— Не заблудитесь, — закончил он.
— Надеюсь, — пробормотал Соклей, когда они переходили мост.
— Он сказал, вверх по этой улице? — спросил Менедем.
— Верно. — Соклей мог держать в голове план города и видеть, куда идти. Ему понадобились годы на то, чтобы понять, что большинству людей это не по силам.
С севера дул сильный ветер.
— Хорошо, что мы приплыли не сегодня, — заметил Менедем. — Быстро бы не добрались.
— Согласен. — Соклей остановился и потер засыпанные песком глаза. По улице неслась пыль. — Вот город, где Гипподамова решетка не работает, как надо, — он снова потер глаза. — Зря они проложили все улицы с севера на юг и с востока на запад. Северный ветер продувает их насквозь.
— Но если делаешь решетку... — начал Менедем.
— Нет-нет, — тряхнул головой Соклей. — Если бы они немного повернули ее, все было бы в порядке, ветер был бы заблокирован. А так это... неприятно.
— Действительно, — на этот раз Менедем остановился и убрал из глаза попавшую песчинку. — Ужасный ветер. Я рад, что мы не живем здесь круглый год.
— Я нигде не хотел бы жить, кроме Родоса, — ответил Соклей, считая углы, чтобы знать, где свернуть.
— Даже в Афинах? — хитро спросил Менедем.
Тут Соклею пришлось подумать. Он думал так усердно, что едва не сбился со счёта углов. Наконец, покачал головой.
— Да, дорогой, даже в Афинах. Это прекрасное место, чтобы учиться, и театр там лучший в мире, но Афины уже не те, что были при Перикле, Сократе, Платоне. Люди слишком много войн проиграли, и не забыли об этом. Они до сих пор называют себя свободными и самостоятельными, как и многие полисы в наши дни, только это уже не то, что родосцы зовут свободой. А уж что они зовут демократией... — он опять покачал головой. — Деметрий Фалерский правит там именем Кассандра, а македонский гарнизон присматривает, чтобы всё шло как надо.
— Если кто-то скажет что-нибудь, что Деметрию не понравится, он исчезнет? — спросил Менедем.
— Может быть, но, должен признать, не всегда, — ответил Соклей. — Деметрий и сам изучал философию, он тиран, но мягкий и довольно терпимый. Там могло быть и хуже. Но могло быть там и гораздо лучше. А нам поворачивать... я думаю, здесь. Вот, наверное, храм Геры, о котором сказал тот тип в гавани.
Он свернул налево.
— Да, мне тоже так кажется, — согласился Менедем, следуя за ним. Он указал в конец прямой длинной улицы. — И по-моему, там, впереди, агора.
— С виду похоже. Да и по звуку похоже. — Соклей не мог сдержать улыбку. Рыночные площади были одинаковые по всей Элладе — не просто место, где покупают и продают, там и собирают сплетни, и обмениваются новостями. — Сидон и Иерусалим были не такими.
— Насчёт Иерусалима не знаю, я там не был, но в Сидоне точно не так, и не только из-за того, что я не говорил на их языке, — сказал Менедем. — Финикийцы не любят собираться вместе и обсуждать дела, как мы.
— Иудеи тоже не любят, — Соклей провёл пальцами по волосам, взъерошил бороду, чтобы избавиться от возможных застрявших там крошек. — Но мы сейчас среди эллинов.
— Будь уверен, — Менедем расправил плечи и степенно пошёл на агору, словно все митиленцы, никто из которых его прежде не видел, должны знать, кто он.