Онетор сказал:
— Ты король гостеприимства, Фаний. Придётся тебе погрузить меня на тележку и отвезти домой, поскольку я съел слишком много, чтобы ходить.
— Рад доставить вам удовольствие, друзья мои, — ответил Фаний, а рабы тем временем унесли то немногое, что осталось несъеденным. Они опять принесли вино, воду и чашу для смешивания.
— Ты у меня брал эту амфору? — спросил Онесим.
— Конечно, о наилучший, — ответил Фаний. — Разве стану я подавать другое? Перед ужином мы с родосцами пили его один к двум. Годится?
Онесим склонил голову. Онетор сказал:
— Чуть покрепче, и меня везти не получится. Вам придётся меня тащить.
Поскольку это не был настоящий симпосий, они не позаботились предварительно ни о маленькой чаше чистого вина, ни о произносимой над ней молитве покровителю Дионису. Не было ни флейтисток, ни других музыкантов. Родосцы и митиленцы просто пили и разговаривали, пили и разговаривали. Рабы Фания подливали вина, следили за тем, чтобы чаши для смешивания оставались полными, и добавляли масла в лампы.
Большая часть разговора, естественно, была о политике. Фаний и Онетор восхищались Антигоном, чей гарнизон держал Лесбос. Онесим, судя по случайным обмолвкам, македонских маршалов презирал.
— К сожалению, они не уйдут, — заметил Соклей.
— Может быть, поубивают друг друга, никого не останется, — предположил Онесим. — Дай боги, оно так и будет.
— Даже если это случится, кто-то из родственников или наместников соберёт свою армию, и колесо опять завертится, — предсказал Соклей, — Это будет продолжаться всегда, покуда есть на свете мужчины и битвы.
От таких слов Онесим стал ещё угрюмее. Менедема они тоже не особенно радовали, но он думал, что двоюродный брат прав.
Он сказал:
— Хотел бы я, чтобы Антигон мне нравился больше.
— Он лучший из македонян, это точно, — сказал Фаний.
— Может и так, благороднейший, и я не стал бы спорить с хозяином дома, даже если бы он не был так добр к Соклею и ко мне, — сказал Менедем, — Тем не менее, я бы соврал, сказав, что доволен стариной Одноглазым. Он слишком дружелюбен с пиратами, чтобы обычные моряки могли его хвалить.
— Нас это не волнует, — сказал Онесим. Это был исчерпывающий ответ, Менедем и так его знал. Митиленцы не замечали зла, которое не касалось их. Но потом он понял, что так поступали и они с Соклеем. Он не беспокоился о разбойниках на земле — до тех пор, пока двоюродному брату не довелось пересекать Финикию и Иудею, чтобы попасть в Энгеди на Мертвом море. Большинство людей считают нестоящими проблемы, которые их не касаются.
Наконец, Онесим поднялся на ноги и произнёс:
— Рад знакомству с вами, родосцы. Я надеюсь, мы сможем устроить сделку. А теперь я, пожалуй, пойду, — и он, чуть пошатываясь, направился к входной двери.
Едва он удалился настолько, чтобы не слышать, Фаний негромко сказал:
— Жена пилит его, если он засиживается слишком долго.
Онетор усмехнулся.
— Жена моего брата пилит его, даже когда он не засиживается. По его словам, она только это и делает.
— Интересно, что бы сказала она, — ответил Соклей.
— Да какая разница, — произнес Онетор, — Это всего лишь женщина, в конце концов,— он допил вино. — Лучше я тоже пойду домой, пока еще помню дорогу.
— Может, отправить раба с факелом? — спросил Фаний.
— Не надо, тут всего один квартал. Но спасибо за щедрое предложение, уважаемый, благодарю за приглашение, — ответил Онетор, — Вы с родосцами должны подумать о масле с трюфельным вкусом.
— Мы подумаем, — сказал Фаний, и Соклей с Менедемом синхронно склонили головы.
Когда Онетор ушел, Менедем сказал Фанию:
— Вряд ли мы продержимся дольше.
Словно в подтверждение его слов, Соклей зевнул.
— Вас ждут кровати, о благороднейшие, — сказал родосский проксен. — Пойдемте, я покажу.
Он снял с цепи одну из ламп, чтобы освещать им путь в заднюю часть дома. Менедем и Соклей последовали за ним. Менедем переставлял ноги с осторожностью, чтобы не наступить в какую-нибудь невидимую яму и не упасть. Фаний указал вперед:
— Вот две ваших комнаты.
Менедем подозревал, что до того, как рабы принесли кровати, эти помещения служили кладовками. Что ж, ничего страшного, Фаний и так сделал родосцам одолжение. Проксен — не содержатель гостиницы, и гости у него бывают не так часто, чтобы держать для них готовые комнаты.
Сейчас из-под дверей пробивался свет ламп.
— Ночь прохладная. Надеюсь, друзья мои, вы не замерзнете. Увидимся утром, — сказал Фаний и направился к лестнице.
— Какую выберешь? — спросил Соклея Менедем.
— Ту, что слева, — ответил тот и вошел.
Открыв свою дверь, Менедем не удивился, обнаружив на кровати рабыню. Он улыбнулся, узнав в ней женщину, которую приметил раньше.
— Радуйся, милая, — сказал он. — Полагаю, ты должна помочь мне согреться?
— Верно, господин, — в ее эолийском слышался какой-то другой акцент — она не была эллинкой.
— Как тебя зовут?
— Люди называют меня Клеида. Я привыкла к этому имени. Они не могут произнести то, которое дали мне при рождении.
Должно быть, она откуда-то из внутренних земель Анатолии. Круглолицая, с крупным носом, черными как смоль волосами и глазами и темным пушком над верхней губой. Менедем решил, что она года на два-три старше него.
— Ладно, Клеида. Ты не против? — Некоторые рабыни ненавидели, когда их отправляли к мужчинам. Менедем знал, что кое-кому из мужчин это даже нравилось, но он к таким не относился. Но Клеида кивнула — еще одно подтверждение ее неэллинского происхождения.
— Да, все в порядке, — сказала она. — Чем мне еще развлечься? — Она встала и стянула через голову длинный хитон, открыв полные, тяжелые груди с большими темными сосками. Менедем снял тунику и приник к ним, сначала к одной, потом к другой. Она издала слабый стон. Улыбнувшись, Менедем выпрямился.
— Надеюсь, тебе понравится. — Он обхватил ее за неожиданно тонкую талию. — Давай посмотрим.
И они оба легли на кровать.
Соклею снилось, будто его завалило и он не может пошевелить ногой. Землетрясение? Неужели мешки с зерном, уложенные высокими штабелями для переноски на борт корабля, упали и придавили его? Он не знал. Он не мог вспомнить. Знал только одно — он в ловушке.
Он открыл глаза и увидел лицо спящей женщины на расстоянии всего ладони от него. Её обнаженное бедро, теплое и мягкое, лежало на его ногах. Неудивительно, что он не мог пошевелиться, но в такую приятную ловушку он и не мечтал попасть.
Вот и она открыла глаза. Зелено-голубые глаза, огненно-рыжие волосы и веснушчатое лицо. Как и Фракийка дома на Родосе, она была родом с севера от Эгейского моря.
— Добрый день, Гонгила, — сказал Соклей, — Я разбудил тебя? Странный сон приснился.
— Нет, не думаю, — Она покачала головой. Она даже говорила как Фракийка, хотя выглядела старше на несколько лет. — Думаю, что я просто проснулась.
— Все в порядке.— Соклей подвинулся на узкой кровати. Гонгила сняла ногу с его ноги. Его рука коснулась ее груди. Он оставил ее там, и праздно, едва замечая, что делает, начал поддразнивать ее сосок большим и указательным пальцами.
— В такую рань?— сказала она, немного нахмурившись. Он на самом деле не думал о том, чтобы овладеть ею, но он все еще был на похотливой стороне тридцати. Ее вопрос решил дело.
— Ну да, почему бы и нет?— сказал он. Рабыня не нашлась, что ответить. Соклей сделал все возможное, чтобы расшевелить ее. Он не был уверен, что его все возможное справилось со своей задачей так, как прошлой ночью. Она все еще дулась, даже после того, как он дал ей пару оболов.
Менедем в таком случае либо проигнорировал бы это, либо развеселил бы ее. Соклей, недостаточно грубый для первого, попробовал второе, сказав:
— У тебя красивое имя.
— Оно не мое. Вы, эллины, отняли мое и дали мне это, — она так посмотрела на Соклея, будто он сделал это лично.
— Но это знаменитое имя, — сказал он.
— Знаменитое? И чем же? — Судя по глазам, она ему не поверила.
— Гонгила — первая известная мне Гонгила — была подругой великой поэтессы Сапфо здесь, на Лесбосе, лет триста назад. — Соклей точно не знал, когда жила Сапфо, но и Гонгила наверняка тоже этого не знала.
— Кто же помнит так долго? Как? — поразилась рабыня.
— Люди записали стихи Сапфо. Так они их и запомнили — и людей, о ком они были написаны.
— Закорючки и значки. — Гонгила не умела читать, и Соклей весьма удивился бы, окажись это иначе. Даже среди эллинских женщин немногие были грамотны. Гонгила убрала с лица локон медных волос. Рыжие волосы привлекали и завораживали Соклея, не в последнюю очередь своей необычностью.
Гонгила задумчиво нахмурилась.
— Но эти каракули заставляют помнить имя?
— Верно, — склонил голову Соклей.
— Может, ваше пизьмо не такое уж бесполезное , — сказала фракийская женщина. У ее греческого тоже был эолийский акцент. — Я думала, оно для того, чтобы вести счет маслу, деньгам и прочему.— Она поколебалась, а потом спросила: — Клеида тоже в стихах этой Сапфо?