— Не сомневаюсь в твоей правоте, — сказал Диоклей. — Но я не думаю, что мы можем управлять всем и всегда. Мы не были бы людьми, если бы могли.
— Мы должны, — упрямо сказал Соклей.
— Диоклей говорит не об этом, и ты это знаешь, — заметил Менедем, и его брат вздохнул.
— Не об этом.
Соклей уставился на море, будто не хотел продолжать разговор. Менедем тоже посмотрел на воду, хотя и по иной причине. В такую облачную и дождливую погоду он мог ориентироваться только по волнам и ветру. Ни солнца, ни очертаний Лесбоса или Псиры на горизонте он не видел.
Он ненавидел плавание в таких условиях. Навигация была чем-то средним между гаданием и дурной шуткой. Если бы море было спокойным, он мог бы плавать кругами и никогда бы об этом не узнал. Сейчас этого не происходило — во всяком случае, он был почти уверен, что не происходило,— но он надеялся, что не слишком далеко отклонится к западу или югу. В первом случае он просто собьется с пути. А второй может вызвать совершенно нежелательную встречу с Псирой или даже Хиосом.
— Что думаешь про наш курс? — спросил Менедем у Диоклея. Начальник гребцов плюнул на палец и проверил ветер, посмотрел на воду, отражавшую серое небо — сегодня море никто не назвал бы винноцветным.
— Мне он кажется более-менее верным, капитан, — наконец ответил он. — Не могу сказать большего. Скоро распогодится или мы подойдем ближе к земле, тогда и узнаем, где оказались.
— Это верно. Не хотелось бы оказаться слишком близко к земле слишком скоро, если ты понимаешь, о чем я.
— О да, — склонил голову Диоклей. — Посадить галеру на мель и чуть подсушить — неплохо, если только она не слишком загружена и потом поплывёт. Но случись такое, когда не надо, да ещё пробить дно о скалы, которых не видел — это дело совсем иное.
— Да.
Менедем задался вопросом, что сказал бы отец, если бы он разбил «Афродиту». Долго размышлять не пришлось — он знал, что будет, по крайней мере, в общих чертах, а детали в таком деле не имели особого значения. Менедем попытался одновременно посмотреть во всех направлениях, прямо по курсу, по правому и левому борту и назад, где за кормой акатоса болталась лодка. Земли нигде не наблюдалось. Пиратского пентеконтора, выплывающего из тумана прямо на «Афродиту», тоже. Все было спокойно, но он, тем не менее, все равно тревожился. Когда Менедем сказал об этом вслух, Диоклей снова склонил голову.
— Это хорошо. Ты капитан, это твоя работа. Боги да хранят меня от капитана, который не тревожится.
Соклей проводил много времени, стоя впередсмотрящим на тесной носовой палубе «Афродиты». Отчасти так он искупал вину перед Аристидом, лучшим впередсмотрящим из всех, кого он когда-либо знал. Отчасти это было разумное желание сохранить торговую галеру в целости и сохранности, смешанное с осознанием того, что в открытом море тойкарх — это всего лишь груз или, скорее, балласт. А отчасти он пользовался возможностью наблюдать за птицами, рыбами и другими существами, одновременно занимаясь чем-то полезным. Летучие рыбы выпрыгивали из воды и скользили по воздуху, а затем возвращались в свою стихию.
Черноголовая крачка сложила крылья, нырнула в Эгейское море и вернулась с извивающейся серебристой рыбой в клюве. Летучие рыбы, скорее всего, вышли из воды на воздух, чтобы не стать добычей. Крачка вошла из воздуха в воду, чтобы превратить рыбу в добычу, однако насладиться ей не успела. За ней погналась чайка и заставила бросить рыбешку. На носовую палубу поднялся Москхион. Он показал на чайку, которая подхватила оглушенную рыбку с поверхности моря и с жадностью проглотила ее.
— Ну вылитый македонянин.
— Почему? — спросил Соклей. — Потому что лучше будет жить за счет других, чем трудиться? Я скорее назвал бы ее пиратом.
— Это одно и то же, молодой господин, — ответил Москхион. Из воды выпрыгнули дельфины и нырнули обратно почти без всплеска. На лице бывшего ныряльщика за губками читалось неподдельное удовольствие, когда он указывал на них. — Я люблю дельфинов. Это самые красивые рыбы.
— И я люблю. Какой моряк не любит? — отозвался Соклей. — Они прекрасны, в этом нет сомнения. Но они не рыбы.
— Что? — почесал голову Москхион. — А кто же они? Капуста что ли? — Он засмеялся собственной шутке. Улыбаясь, Соклей сказал:
— Они настолько же капуста, насколько рыба.
Моряк рассмеялся снова, но его веселье утихло, когда он внимательнее посмотрел на лицо Соклея. Москхион нахмурился. «Некоторые люди, услышав что-то новое и незнакомое, хотят лишь немедленно стереть это с лица земли. Вот так афиняне и поступили с Сократом», — подумал Соклей. Москхион не был из этой породы. Но и недалеко от нее ушел.
— Ну а кем могут быть дельфины, если не рыбой? — спросил он. — Они живут в море, так? У них нет ног, так? Если это не делает их рыбой, то что тогда?
— Обладание теми же признаками, что и другая рыба, — ответил Соклей. — А как говорил учитель моего учителя, Аристотель, они не такие, как остальная рыба. А значит, они какое-то иное существо.
— Что ты имеешь в виду, не такие? Я только что доказал тебе, что именно такие, разве нет?
— Водоросли тоже живут в море, и у них нет ног. Стали они от этого рыбой?
— Водоросли? — будто успокаивая безумца, Москхион сказал: — Водоросли не похожи на рыбу, молодой господин. А дельфины похожи.
— Статуя похожа на человека, но разве она человек? Если попросишь статую одолжить драхму, она тебе ее даст?
— Нет, но и половина моих знакомых не даст, — парировал Москхион, и Соклей не мог не засмеяться. Моряк продолжил: — И чем же дельфин отличается от рыбы? Поведай мне, если тебе не сложно.
— Я могу привести два важных признака. Должно быть, ты знаешь, что если держать дельфина в море и не позволять вынырнуть на воздух, он утонет. Любой рыбак подтвердит это. И дельфины живородящие, как козы и лошади. Они не мечут икру, как рыбы.
Москхион поджал губы и поскреб челюсть.
— Значит, они странные рыбы. Полагаю, ты говоришь правду. Но они все равно рыбы.
Москхион ушел. Соклей проводил его взглядом. Моряк хотел знать, почему дельфины не рыбы, Соклей назвал причины. И что это дало? Ровным счетом ничего.
— Странные рыбы, — буркнул он. И снова на ум ему пришел афинский мудрец. Если Сократу приходилось иметь дело с такими людьми, не удивительно, что он выпил цикуту. Смерть, должно быть, казалась ему облегчением. Москхион не грубил и даже вел аргументированный спор, но ... проигнорировал все аргументы, когда они завели его не туда, куда он хотел.
На взгляд Соклея это было еще хуже, чем вообще не вступать в спор.
Со своего поста на корме его окликнул Менедем:
— Если хочешь быть впередсмотрящим, смотри вперед, дорогой, а не на меня.
— Прости.
Соклей покраснел.
Он вновь обратил свой взгляд к морю. Интересно, не придется ли мгновение спустя закричать «Скалы!», чтобы брат в последний момент успел отвернуть галеру от беды. Если бы он расказывал историю в таверне — а особенно если бы ее рассказывал Менедем — так все бы и вышло. Но Соклей не видел никаких скал. Он вообще мало что видел, лишь серое небо, да серое море.
Он жалел, что не может видеть дальше, но, если Менедем не ошибся с курсом сильнее, чем думал, на здешних широких просторах это было не так важно как, к примеру, в районе Киклад. Там стоит сплюнуть за борт, и попадешь в какой-нибудь остров.
Небесный свет медленно погас, и темнота опустилась без особых происшествий.
По команде Диоклея гребцы вытащили весла. Те, кто не греб, свернули парус. В море плюхнулись якоря. Менедем приказал зажечь лампы и повесить на носу и корме.
— Если какой-то идиот решит плыть среди ночи, мы хотя бы дадим ему возможность увидеть нас.
— А я разве спорил? — отозвался Соклей.
— Только не с этим. — Менедем остановился, чтобы выпить чашу крепкого красного вина, которое пьет команда. — Но Москхион все возмущался тем, как ты пытался доказать ему, что дельфины не рыбы.
— Посейдоновы чресла, но так и есть! — воскликнул Соклей. — Спроси любого, кто изучал этот вопрос, и он подтвердит.
— Может и так, о наилучший, но любой моряк скажет, что ты выжил из ума, — ответил Менедем.
— Это снова «Апология» Сократа: человек, хорошо знающий что-то одно, считает, что знает всё.
— Многие моряки были рыбаками, и если не знают рыбу, то что они вообще знают?
— Не многое, по моему мнению, — Соклей говорил почти шепотом. Он помнил, что не в его интересах сердить команду. Со странной смесью раздражения и веселья он наблюдал, как Менедем обрадовался, что он это помнил. Соклей тоже выпил вина и съел скучный корабельный ужин.
Он почти посчитал его спартанским, но потом вспомнил жуткое черное варево, которое подают на стол лакедемоняне, и опсон из оливок, сыра и лука сразу стал намного аппетитнее.
Облачность и туман продержались до самой ночи.
— Плохо, — сказал Соклей, заворачиваясь в гиматий. — Мне нравится смотреть на звезды перед сном.
— Не сегодня, — отозвался Менедем, устраиваясь поудобнее на корме.