— Я смеюсь во время пьес Менандра, — сказал Протомах. — Не представляю, как можно сдержать смех, если ты еще не помер.
Соклей взглянул на Менедема, чтобы посмотреть, как его брат примет это. Менедем был слишком вежлив, чтобы сразу высказать свое несогласие с хозяином. Вместо этого он сменил тему:
— Уверен, мне понравятся пьесы. И остальные празднества в честь бога тоже. Что плохого в льющемся рекой вине или женщинах, на несколько дней получивших право вести себя свободно?
— На этих празднествах бывает нечто подобное, но меньше, чем на Дионисиях в других местах, — предупредил проксен Родоса. — По правде говоря, даже меньше, чем на Антестериях, что были в прошлом месяце. Не хотелось бы, чтобы вы имели неверное представление и нажили себе неприятностей из-за этого.
— Мне это известно, поскольку я жил здесь некоторое время, — сказал Соклей. — Мы ценим твою заботу о нас. — Менедем вовсе не выглядел так, будто он это ценил, но Соклей не обратил внимания.
Протомах сказал:
— Если хотите посмотреть шествие, идущее из Академии в город, то вам лучше отправиться на агору прямо сейчас. Она быстро заполняется как рабами, так и гражданами. Если желаете попытать счастья с женщинами, то там будет наилучшая возможность, если только вы не хотите выходить ночью.
— Пойдем? — спросил Менедем.
— Почему бы нет? — сказал Соклей. — Если мы собираемся отдаться богу, мы должны отдаваться до конца.
— Вот это в нашем духе, — сказал Протомах.
— Ты тоже придешь, о наилучший? — спросил его Соклей. Тот покачал головой.
— Я подожду, пока процессия доберется до храма Диониса, чтобы отдать дань уважения богу. Вы знаете, я афинянин, и не молодой. Я видел Дионисии ... ну, уже много раз. Эта часть всегда одна и та же.
— Ладно, — Соклей подтолкнул Менедема. — Давай, поторопись. Мы не хотим попасть туда и обнаружить, что мы так далеко от Панафинейского пути, что ничего не увидим.
— Иду я, иду, — Менедем повернулся к Протомаху. — Знаешь, обычно это я его подгоняю. Но он так хочет это увидеть… — Он притворился, будто хочет налить себе еще чашу вина. Соклей закатил глаза и раздраженно вздохнул, его двоюродный брат засмеялся и поднялся на ноги.
Когда они вышли из дома родосского проксена, люди уже заполнили улицы. Многие женщины выглядели как респектабельные жены и матроны, не все были рабынями или беднотой. Теперь засмеялся Соклей.
— Что тут смешного? — спросил Менедем.
— Ты, — сказал ему Соклей. — Ты так вертишься, разглядывая их всех, что едва можешь идти, и у тебя нет ни малейшего представления, кому из них улыбнуться первой.
— Не часто случается увидеть толпу женщин, — ответил Менедем. — Большинство добропорядочных женщин, которые могут себе это позволить, сидят по домам, поэтому я наслаждаюсь... разнообразием.
— Если будешь смотреть ещё пристальней, афиняне примут тебя за деревенщину из Ахарне, который раньше никогда не бывал в большом городе. Аристофан написал комедию об ахарнянах — сказал Соклей. Менедем состроил ему физиономию, но продолжил смотреть на всех хорошеньких, довольно хорошеньких и даже не очень хорошеньких женщин, которые вышли на празднества.
Люди уже передавали туда-сюда вино. Соклей выпил, когда кто-то всучил ему чашу. Вино было слабым и не слишком хорошим. Он сделал небольшой глоток и передал чашу Менедему.
Выпив, Менедем отдал чашу женщине. Ее улыбка показала два черных передних зуба. После этого Менедем не заговорил с ней. Он поспешил вместе с Соклеем к агоре.
Улицы украшали фаллосы — глиняные, плетеные, обтянутые тканью плетеные каркасы, украшенные лентами. Большая рыночная площадь Афин лежала на ровной местности к северо-западу от Акрополя. Через неё с северо-запада на юго-восток протянулся Панафинейский путь — изрытая колеями грунтовая дорога.
Общественные здания Афин ограничивали южную и западную стороны: монетный двор и несколько фонтанов на юге вместе с Южной стоей — крытой колоннадой, которая была полна людьми не только внутри, но и на крыше, куда они карабкались как обезьяны. На западе располагались Стратегион, круглый Толос, в котором заседала притания5; Булевтерий, где заседал весь Совет, и Царская стоя, по колоннам которой на крышу также карабкались люди.
Сама агора быстро заполнялась народом. Скифы-стражники криками на плохом греческом разгоняли толпу, чтобы она не преграждала Панафинейский путь и не помешала процессии.
Каждый изо всех сил пытался подобраться как можно ближе. Соклей был необычайно высоким человеком. Менедем нет, но он был необычайно хорошим борцом. Они подобрались ближе, чем большинство. Соклей указал на северо-запад, к Дипилонским воротам и Академии за стеной.
— Корабль бога придет оттуда, — сказал он. Менедем сунул палец в ухо.
— Бога, что? Страшный шум, правда? Мне показалось, ты сказал «корабль».
— Так я и сказал. Вот увидишь, — ответил Соклей. Кто-то наступил ему на ногу.
— Oimoi! — воскликнул он. Как и любой моряк, Соклей всегда ходил босиком. В толпе это имело свои недостатки.
— Извини, приятель, — сказал наступивший.
— Тебе повезло, что это не одна из тех блудниц, — сказал Менедем. — Ты знаешь, о ком я — у них на подошве сандалий задом наперед металлическими буквами написано «СЛЕДУЙ ЗА МНОЙ», или нечто в таком роде, чтобы оставлять следы в пыли улицы. Мало радости, если такая наступит тебе на ногу.
— Да уж, — согласился Соклей и задумчиво продолжил: — Я думаю, что прибыль, которую они могут приносить, будет меняться от полиса к полису, в зависимости от того, сколько мужчин в нем умеет читать. Она будет лучше здесь или на Родосе, чем в Македонии — в этом я уверен.
— Только ты… — начал Менедем, а затем остановился, потому что не мог продолжать от смеха. — Только ты, мой дорогой, думая о шлюхе, можешь думать о том, сколько денег она зарабатывает и почему, а не о том, как она их зарабатывает.
— Я знаю, как они зарабатывают, — сказал Соклей. — А о той, другой стороне, я раньше не думал. — Он начал было говорить, что это делает вопрос более интересным, но осекся. Для него это так и было, но Менедем уже показал, что заставит его пожалеть, если он скажет что-нибудь подобное.
За северным краем агоры заиграли флейты, барабаны и другие инструменты. Все головы повернулись в этом направлении. Какой-то афинянин вышел на Панафинейский путь, чтобы лучше рассмотреть.
Один из скифских рабов-стражников толкнул его обратно в толпу, крикнув:
— Что это ты делачь? Только о себе думачь? — Как и многие варвары, он не мог произнести некоторые звуки греческого языка. После того, как учился произносить гортанные звуки арамейского, Соклей проникся к скифу большим сочувствием, чем мог бы раньше.
В отличие от афинянина, Соклей не только находился близко к Панафинейскому пути, но и был достаточно высоким, чтобы видеть над толпой. Рядом с ним Менедем крутился, стараясь что-нибудь разглядеть между стоявшими впереди, и то и дело подпрыгивал. Однажды он тоже приземлился на пальцы Соклея.
— Папай! — воскликнул Соклей от боли и раздражения. — У тебя что, написано «СЛЕДУЙ ЗА МНОЙ» на подошвах твоих грязных ног?
— Прости, — в голосе двоюродного брата не звучало никакого сожаления. Он снова подпрыгнул. Приземляясь на этот раз, он не попал по ногам Соклея.
— Вот они идут! — неслись сквозь толпу слова. Некоторые из танцоров во главе процессии были одеты сатирами, в обтягивающих костюмах из козлиных шкур с лошадиными хвостами, стоячими фаллосами длиной с предплечье человека, и в масках с курносыми носами, которые напомнили Соклею о том, как, по рассказам, выглядел Сократ.
Они выкрикивали непристойные предложения красивым женщинам и иногда нацеливали на них свои фаллосы, как копья. Некоторые из женщин отвечали такими же непристойностями — во время Дионисий, даже в афинской, более сдержанной, версии, скромность улетучивалась. За сатирами следовали менады в рваных грязных туниках, выдававших, что они носились по склонам гор.
Некоторые из них несли тирсы — увитые плющом жезлы Диониса. Другие держали дымные, потрескивающие факелы. У третьих были тамбурины. Под аккомпанемент этой звенящей музыки они кричали: «Euoiii! Euoiii!» — клич последователей бога. Менедем толкнул Соклея.
— Во имя бога вина, что это?
— Я говорил тебе, — ответил Соклей. — Это корабль Диониса.
Группа сатиров действительно тянула по Панафинейскому пути корабль с древним деревянным изображением бога чуть выше человеческого роста. Доски почти скрывали четыре больших колеса, на которых катился этот сухопутный корабль. За исключением этих колес, он казался идеальным во всех отношениях, от нарисованных глаз и тарана на носу до кормовой стойки в форме гусиной головы.
Еще два сатира, играющие на флейтах, сидели в лодке рядом с изображением Диониса. Венок из листьев венчал голову бога, как будто он наслаждался симпосием. В правой руке был букет листвы, символизирующий плодородие и обновление.
— Это… очень странное зрелище, — сказал Менедем, когда корабль подъехал ближе. — В чем смысл этой процессии?
— Ты имеешь в виду, помимо чествования бога? — спросил Соклей, и его двоюродный брат склонил голову. — Около двухсот пятидесяти лет назад маленький городок Элевтеры на границе с Беотией стал частью Аттики. В знак единения они провезли эту самую статую от Элевтер до храма у подножия афинского Акрополя — должно быть, более двухсот стадий. Теперь же за день до начала Дионисий просто относят ее из храма в Академию за стены, а затем проводят эту процессию, возвращая ее обратно в день начала празднеств.