— Вон тот угол еще сухой, — перебил он. — Жена моего отца права. Если взялся за дело, делай его как следует. Вот урок, который тебе преподает море. Если не выучишь его, оно заставит поплатиться за это.
Лидий издал театральный стон, будто Менедем только что продал его на рудники. Поняв, что и это не смягчило сердца Менедема и Бавкиды, он потащил гидрию, двигаясь, как древний старик с больными суставами.
Бавкида фыркнула.
— Должно быть, для мужчины невыносимо стать рабом.
— Да, это так, — Менедем посмотрел прямо на нее, будто говоря, что она превратила его в своего раба. Бавкида много времени проводила в доме, и ее кожа оставалась светлой. Он зачарованно наблюдал, как румянец постепенно заливает ее шею, щеки и лоб.
«Прекрати», — прошептала она. И, конечно, была права. Чем больше таких глупостей он делает, тем скорее кто-нибудь их заметит: отец, что было бы полнейшей катастрофой, или раб, который расскажет отцу или потребует боги знают что, угрожая рассказать, или даже Соклей, который все гадает, почему Менедему так не терпится убраться с Родоса последние пару лет.
Менедем усмехнулся в ответ Бавкиде. Хорошо, что двоюродный брат временами думает слишком много. Человек более восприимчивый, тот, кто больше полагается на чувства и, возможно, рассуждает поменьше, мог бы и распознать, что не так с Менедемом. Или может, Соклею надо самому полюбить, и тогда он сумеет видеть эти симптомы в других. Ведь они не то — или Менедем надеялся, что не то — что возможно распознать одним разумом.
Он украдкой бросил взгляд на Бавкиду... и поймал такой же ответный взгляд. Их глаза, на мгновение встретившись, метнулись прочь. Её взгляд устремился к лестнице, что вела на второй этаж, а его — на каменную скамью во дворе.
— Смотри, — показал он, — стенная ящерка греется на солнце. Она думает, что весна уже пришла, — движение его руки заставило серо-коричневую ящерицу метнуться к краю скамьи, спрыгнуть и исчезнуть среди растений.
— Я рада ее видеть, — сказала Бавкида. — Они едят насекомых. Ты когда-нибудь видел ящерицу с кузнечиком во рту?
— Да, видел.
Говорить о ящерицах было безопасно. Когда Лидий вернулся, то не заметил ничего неподобающего. С кислым лицом раб опустошил гидрию неподалеку от того места, где укрылась ящерка. Она снова сбежала, на этот раз исчезнув в какой-то щели во внутренней стене дома на другой стороне двора. Менедем рассмеялся.
— Бедняжка, наверное, подумала, что это Девкалионов потоп.
— Да, — Бавкида строго посмотрела на Лидия. — Топить растения не обязательно, знаешь ли.
— Мне жаль, — по его голосу было совершенно непохоже на это.
— Будь осторожнее в следующий раз, — сказала Бавкида. Он кивнул так нетерпеливо и небрежно, что Менедем сам сделал бы ему замечание, если бы Бавкида промолчала. Но она не промолчала: — Будь осторожнее, Лидий, или пожалеешь.
Эти слова возымели действие.
— Да, госпожа. Я запомню, — сказал раб, и на этот раз Менедем ему поверил.
— Уж будь так добр, потому что я тоже запомню. Теперь иди.
Лидий поспешил убраться вместе со своей гидрией.
— Ты хорошо справилась, — сказал Менедем.
— О, управляться с рабами не так уж сложно. Я делала это и до замужества, — сказала Бавкида, потом опомнилась. — Ну, то есть, с большинством рабов несложно. Но есть Сикон.
— Да. — Менедем остановился на мгновение. Бавкида и Сикон враждовали с первого дня, как она появилась в доме Филодема. Ей хотелось быть хорошей хозяйкой, и она считала, что повар намерен разорить их, покупая разную дорогую рыбу. Сикон хотел готовить самые лучшие ужины и был убежден, что Бавкида хочет, чтобы весь дом перебивался овсяной кашей, бобами и соленой рыбой. Истина, как обычно, лежала где-то посередине. Или так казалось Менедему.
— Повара сами себе хозяева, — продолжил он.
— Да неужели? Никогда бы не заметила, — едко ответила Бавкида, но затем смягчилась. — Наверное, не ссориться с ним без конца все-таки лучше.
Прошлой осенью эти двое заключили шаткое перемирие, которое продлилось уже дольше, чем предполагал Менедем.
— Я рад, что вы больше не грызетесь, — это дало Менедему возможность улыбнуться Бавкиде, а ей — улыбнуться в ответ. И ни один случайный зритель или слушатель не мог бы заметить ничего необычного.
***
Соклей держал своего племянника с величайшей осторожностью, будто боялся, что Полидор вот-вот спрыгнет вниз головой в грязь во дворе дома Дамонакса. Несмотря на это, Эринна и кормилица кружили рядом, готовые выхватить ребенка из его неопытных рук.
Пытаясь уверить их, что он понимает, что делает, Соклей сказал:
— Безусловно, он выглядит гораздо лучше, чем сразу после рождения.
Его сестра возмущенно нахмурилась.
— А что с ним было не так после рождения?
— Он выглядел прекрасно, должна тебе сказать, — добавила кормилица.
— Конечно, конечно. Прекрасно. Я ничего такого не хотел сказать, — поспешил оправдаться Соклей. Женщины успокоились. Соклей посмотрел на Полидора. Кожа малыша вместо синевато-красной приняла здоровый розовый оттенок. Почти коническая голова стала значительно круглее. Даже выражение лица стало намного более осмысленным, чем в день, когда он пришел в этот мир.
Но кое-что точно не изменилось. Соклей вдруг понял, что пеленки ребенка намокли. Он всучил малыша кормилице и вытер руки о хитон.
— Сейчас, сейчас, — заговорила с ребенком женщина. — Сейчас мы займемся этим. Не переживай. — Она унесла ребенка. Вернувшись, она села на лавку, спустила хитон с одного плеча и дала Полидору грудь.
Соклей наблюдал за тем как ребенок сосёт, в равной степени заинтересовавшись процессом и видом голой груди. Он слушал звуки которые издавал племянник. Никогда бы не подумал, что это может быть так громко. Он мог слышать каждый глоток Полидора. Вдруг ребенок неправильно глотнул и подавился. Кормилица отняла его от груди и положила на плечо, похлопывая по плечу, пока малыш не отрыгнул с неожиданно мощным, удивительно глубоким звуком. Затем она опустила его и дала пососать грудь ещё немного.
— Ты скоро отправляешься, не так ли? — спросила Эрина.
— Что? — Когда Соклей концентрировался на чем-либо, все остальное вокруг него будто бы исчезало. Ему пришлось сделать паузу и вспомнить вопрос сестры, затем он кивнул и ответил. — Да, очень скоро, особенно если погода останется такой же хорошей, как сейчас. Афины! — он не смог сдержать волнение в голосе.
— Афины, — голос Эринны звучал спокойно или скорее задумчиво? Для нее просто выйти из дома мужа — это уже приключение. Плавание в другой город? Когда она вернулась обратно в отчий дом после смерти первого мужа, то с бесконечным восхищением слушала рассказы Соклея о дальних странах, где он побывал. При той ограниченной жизни, которую могли вести приличные эллинские женщины, все, что она могла — это только слушать. Никогда ей не суждено увидеть далекие места своими глазами.
Соклей рассматривал её с некоторым беспокойством. Как и он, сестра была скорее худощавой. Теперь же она набрала вес, вынашивая Полидора. На его взгляд ей это не шло, лишний вес выглядел неестественным, по-настоящему лишним.
— Как ты, дорогая? — спросил он, надеясь не выдать словами беспокойство.
— Устала, — ответила она мгновенно. — После того, как появляется ребенок, чувствуешь себя так, будто на тебя упала стена. Не думаю, что этому можно как-то помочь.
— О да, — закивала кормилица, — это правда, клянусь богами.
— Как... На что это похоже? Родить ребенка, я имею в виду, — неуверенно спросил Соклей. Как часто бывало, в нем боролись любопытство и воспитание. На этот раз любопытство победило. Но не принесло плодов, Эринна только рассмеялась.
— Это ни на что не похоже, — ответила она. — Это самое трудное, что я делала. Думаю, что это вообще самое сложное в жизни.
— О да! — снова сказала кормилица и негромко добавила, — «На что это похоже?» Мужчины! — ей не требовалось подмазываться к Соклею.
— Я же не могу узнать, если не спрошу, верно? — спросил он, уязвлённый её насмешкой. Если он и подумал, что, спросив, не будет выглядеть так глупо, то сразу понял, что ошибался.
— Мужчины! — повторила кормилица, на сей раз не потрудившись понизить голос. — Вы не понимаете, что не сможете узнать, даже если спросите.
— Боюсь, Горгия права, — в голосе Эринны слышалась печаль. Ей знаком соклеев неизлечимый зуд выяснить, что не знает. Но она лишь склонила голову. — Если сам не родишь, не узнаешь, каково это. Ты для этого... не приспособлен.
Кормилица от этих слов захихикала, а Соклей разозлился, пусть и на мгновение.
— Но... — начал он и развёл руками, показывая, что сдаётся. — Да, пожалуй, что так. Примерно, как тебе не понять, каково отращивать бороду.
Он поскрёб собственный волосатый подбородок. Большинство эллинов-ровесников, включая и Менедема, выбривали лица, как Александр. Но Соклей считал, что борода придаёт ему вид философа. Может быть, он и прав.
Кто-то застучал в переднюю дверь.
— Дамонакс, — сказала Эринна. — Узнаю его стук.
Судя по тому, как рабы поспешили к двери, они тоже узнали стук своего хозяина.