Оливковое масло, в которое ужинавшие макали хлеб, было то самое, трюфельное.
— Замечательно, — сказал Евксенид из Фазелиса, отрывая еще кусок хлеба, чтобы макнуть его в драгоценное масло.
— Это точно, — благодушно заметил Деметрий, сын Антигона. — Другой Деметрий купил его, но наслаждаюсь им я. — Блеск глаз выдавал, как сильно он наслаждался. Кажется, он наслаждался всем, что попадалось на его пути — едой, вином, женщинами, всеобщим одобрением. И все же он оставался крепким солдатом — более чем крепким — и сменил своего двоюродного брата Полемея, став правой рукой Антигона. Вероятно, службой он тоже наслаждался.
Менедем понимал, что завидует. И понимал, насколько глупа его зависть. Все равно, что обезьяне завидовать красоте Афродиты. Деметрий был не только всесторонне одарен, он имел возможность извлечь из этого максимум. Как большинство людей, Менедем был вынужден посвящать большую часть энергии тому, чтобы просто выжить. Его возможные свершения терялись среди повседневных дел.
В Иудее Соклей возненавидел Гекатея из Абдеры за то, что тот мог путешествовать в свое удовольствие и писать историю... и не понимал, насколько ему повезло. Тогда чувства Менедема были смешанными. Но сейчас он понял.
— У вас есть еще такое масло? — спросил Деметрий, облизывая пальцы.
— Прости, нет, — ответил Менедем, а сидевший с набитым ртом Соклей мотнул головой. — Твой э... предшественник, купил всё, что мы привезли.
— У Деметрия Фалерского, определенно, хороший вкус, — сказал Деметрий сын Антигона. — Он умный и приятный. Жаль, что он выбрал другую сторону, а не моего отца. Интересно, где он теперь объявится, и чем там займется. Если не будет работать против моего отца, я желаю ему удачи.
Он говорил как будто искренне. Менедем сомневался, что мог бы так бесстрастно отнестись к врагу. Но не так много афинян действительно ненавидели Деметрия Фалерского.
Да, они радовались восстановлению своей древней демократии (хотя некоторые принятые ими законы заставляли усомниться, что они помнили смысл самоуправления). Но, по общему мнению, марионетка Кассандра могла быть гораздо хуже. На удивление мягкий вердикт для человека, пробывшего тираном десять лет.
Прожевав, Соклей сказал:
— У нас больше нет масла, о Деметрий, но есть трюфели с Лесбоса. Твои повара могут натереть их, если хочешь, и бросить в масло. Или приготовить сами трюфели, если ты так предпочитаешь.
— Я предпочитаю? — снова рассмеялся Деметрия. — Вы никогда не замечали у себя дома, что повара думают, что они господа, а все остальные их рабы? Мой так точно. Мириады солдат слушаются моих приказов, но если я говорю повару сварить рыбу, а он вознамерился ее запечь, то на ужин у меня будет запеченная рыба.
— О да, — согласился Менедем. — Повар моего отца грызется с моей мачехой с первого дня, как отец женился на ней.
— Повар моей семьи не такой норовистый, — сказал Соклей. — Но и у него случаются капризы.
— После ужина поговорите с моими слугами. Я куплю все трюфели, что у вас остались, — сказал Деметрий. — Скажите им, что я их хочу. Получите хорошую цену, обещаю.
Менедем не посмотрел на Соклея, но был уверен, что брат так же обрадован, как и он сам. После такого приказа слугам Деметрия придется купить, и дать весьма хорошую цену. Деметрий — один из богатейших людей в мире. Для него серебряная драхма значит меньше, чем для большинства смертных бронзовый халк.
Рабы одно за другим приносили блюда с опсоном: тушеные угри, стейки тунца, жареная акула. Копченые говяжьи ребра. Животное явно забили специально, а не забрали остатки от жертвоприношения. Менедем иногда ел свинину, но вряд ли ему доводилось пробовать намеренно забитого быка.
Вероятно, Деметрий заметил его удивление.
— Мы, македоняне, живем ближе к героям Гомера, чем большинство эллинов. Мы едим мясо, ведь у нас есть земли для того, чтобы пасти скот.
— Я не жаловался, о благороднейший, — ответил Менедем. — Это кумин в соусе? — Он чмокнул губами. — Вкусно.
— Полагаю, что да, и черный перец из Аравии, — сказал Деметрий.
После ребер принесли фрукты в меду и сладкий творожный пирог.
— Великолепный ужин, — сказал Соклей. — Мы благодарим тебя за доброту.
— Это мне в радость, — улыбнулся Деметрий. Он умел быть обходительным. Глотнув вина из чаши, он продолжил: — И чью сторону занимает Родос в этом хаосе, возникшем после смерти Александра?
Это был простой дружеский вопрос. Менедем ответил в том же ключе: — Мы сохраняем нейтралитет и рады этому. Мы не хотим ни с кем ссориться.
— Родосец говорит правду про себя и своего брата, Деметрий, — заговорил Евксенид из Фазелиса. — Они перевезли меня пару лет назад так же, как перевезли бы кого-то из людей Птолемея.
— Хорошо. Это хорошо, — улыбка Деметрия осталась такой же очаровательной, но он продолжил: — Но что было верно несколько лет назад, может быть уже не таким верным. Не так-то легко оставаться нейтральным маленькому полису в мире больших... сил.
Что он хотел сказать? Царств? Ни один из грызущихся маршалов Александра не требовал себе корону, хотя все они по сути, но не по названию, были царями.
— Пока мы ведем дела со всеми и остаемся свободными и независимыми, мы будем придерживаться нейтралитета, — сказал Соклей.
— О да. Пока, — голос Деметрия тоже оставался гладким как шелк. — Но когда большую часть дел вы ведете с одним человеком, другие соседи начинают задаваться вопросом, насколько вы независимы. Афины тоже говорили, что свободны и независимы, пока я не освободил их.
Родос торговал с Египтом Птолемея намного активнее, чем с землями других маршалов... включая Антигона. А земли Антигона соседствовали с Родосом. Менедему совсем не нравилось, какой оборот принимает разговор, особенно потому, что он сомневался, что Афины стали свободнее и независимее после «освобождения».
— Конечно, о благороднейший, ты не можешь думать такое о Родосе, — сказал Соклей. — Мы строили корабли для флота твоего отца. Если не так поступает по-настоящему нейтральная сторона, то я уж и не знаю, как тогда.
— Именно так, — просиял Менедем. Никто не сравнится с Соклеем в подкреплении спора фактами. Он так логичен и рационален, что не согласиться с ним просто невозможно.
И Деметрий не стал ему возражать. Все так же улыбаясь, сын Антигона сказал:
— Я искренне надеюсь, друзья мои, что вы понимаете, даже свободному и независимому полису вроде Афин и Родоса иногда требуется защита от тех, кто попытается склонить их в... неудачном направлении.
— Не будучи афинянином, я не могу говорить от имени Афин, — сказал Соклей, — но на Родосе, поскольку только мы, родосцы, решаем, куда нам склоняться и склоняться ли вообще, такой вопрос не стоит.
— И я искренне надеюсь, что он никогда не встанет, — сказал Деметрий. — Это может быть весьма... весьма досадно.
Это предостережение? Очень похоже.
— Уверен, все мои соотечественники на Родосе будут счастливы узнать, как ты о них заботишься, — сказал Менедем.
— О, прекрасно. Надеюсь, что так, — Деметрий повернулся и крикнул, чтобы принесли еще вина. Появилось великолепное тасосское, густое, сладкое и крепкое даже в разведенном виде. Больше в этот вечер никто не думал о таких абстрактных вещах, как нейтралитет.
9
Соклей торговался о цене на бальзам из Энгеди с лекарем по имени Ификрат, когда передняя дверь дома афинянина открылась и раб — похоже, у врача он был единственный, — впустил стонущего человека с серым от боли лицом и рукой, прижатой к противоположному плечу.
— Он поранился, — сказал раб на плохом греческом.
— Да, я это вижу, — ответил Ификрат. — Извини меня, о наилучший. Мы к этому вскоре вернемся, — обратился он к Соклею.
— Конечно. Не возражаешь, если я посмотрю? — отозвался Соклей. Он не был врачом и никогда им не будет, но очень интересовался медициной и, поскольку из-за этого стал чем-то вроде лекаря на «Афродите», чем больше он узнает, тем лучше.
— Вовсе нет. — Ификрат повернулся к пациенту. — Что случилось?
— Мое плечо, — без особой необходимости пояснил больной. — Я чинил крышу, поскользнулся и упал. Я ухватился одной рукой за край крыши и вывихнул ее.
Ификрат склонил голову.
— Да, я и сам понял по тому, как ты ее держал. Я должен прояснить кое-что. Я беру четыре обола — вперед. К несчастью, после лечения пациенты склонны к неблагодарности.
Человек снял руку с плеча и выплюнул в ладонь серебряные монетки.
— Вот. Вправь ее. Болит, будто горит огнем.
— Премного благодарен. — Ификрат положил монеты на каменную скамью, где сидел Соклей, и крикнул рабу: — Принеси мне кожаный мяч, Севф.
— Я принести его. — Раб нырнул в дом и через мгновение вернулся с маленькой кожаной сферой в пятнах пота.
— Для чего она? — спросил заинтригованный Соклей.
— Кто он? Он говорит как-то странно, — спросил пациент.