— Он родосец, — объяснил Ификрат, пока Соклей размышлял о том, что люди до сих пор слышат его дорический акцент.
— Сейчас увидишь, — обратился к нему Ификрат и велел пациенту лечь на спину.
— Ладно, — кряхтя и кривясь от каждого неловкого движения, мужчина повиновался. — А что теперь? — с опаской спросил он.
— Убери вторую руку... Да, вот так. — Ификрат сел на землю рядом с пациентом. Севф протянул ему кожаный мячик. Врач поместил его подмышку больному и, просунув ногу между рукой и телом пациента, придерживал пяткой. Затем он обеими руками ухватился за предплечье больного и стал тянуть и выворачивать руку. Пациент испустил бы душераздирающий крик, если бы не скрежетал зубами. Соклей подался вперед, чтобы лучше видеть.
Ификрат еще потянул и дернул. Еще вопль, уже не такой сдавленный.
— Прости, о наилучший, — сказал ему Ификрат. — Я должен найти подходящий угол, чтобы...— он снова дернул без предупреждения, и наградой ему стал резкий щелчок. Пациент начал кричать снова, но остановился и с облегчением вздохнул. Ификрат просиял. — Вот! Получилось.
— Да, думаю, да. — Ификрат убрал ногу и шарик, и пациент осторожно сел. — Еще болит, но совсем не так, как раньше. Спасибо тебе, друг.
— Не за что. Всегда приятно, когда я могу что-то вылечить, — Ификрат как будто говорил искренне. — Еще за четыре обола я могу дать тебе маковый сок, чтобы облегчить боль.
Пациент обдумал предложение, но недолго.
— Спасибо, не надо. Это почти половина того, что я зарабатываю за день. Выпью побольше вина, и налью в него поменьше воды, — не будучи македонянином, он и подумать не мог о том, чтобы пить вино вообще без воды.
— Как пожелаешь, — ответил Ификрат. — Выпей достаточно вина, и оно приглушит боль, хоть и не так хорошо, как маковый сок. Я так понимаю, ты не хочешь, чтобы я прибинтовал руку к телу или сделал перевязь, чтобы она не вывихнулась снова?
— На сегодня можешь сделать перевязь, если хочешь, — сказал раненый. — Я уже не буду работать. Но если не пойду завтра, что я буду есть? Никто не накормит мою семью вместо меня.
— Ладно, о наилучший. Я тебя понимаю — а кто нет? — сказал Ификрат. — Но будь поосторожнее с рукой и старайся поменьше ей пользоваться примерно месяц. Ты должен дать плечу возможность зажить. Если постоянно ослаблять сустав и мышцы, вывихи станут постоянными, и где ты тогда окажешься?
— На полпути к дому Гадеса, — ответил пациент. — Я тебя тоже понял, но...— он пожал здоровым плечом, — придется мне рискнуть. Кто может накопить денег, зарабатывая полторы драхмы в день?
Он встал. Ификрат соорудил ему перевязь из ткани, по всей видимости, отрезанной от старого хитона. Пациент склонил голову.
— Еще раз благодарю тебя. Не так уж сильно болит. Жена и сын удивятся, увидев меня дома так рано. Прощай. — Он вышел из дверей, не оглянувшись.
Ификрат повернулся к Соклею и вздохнул.
— Видишь, как оно бывает. Вот пациент, которому я могу помочь — а каждый лекарь знает, сколь многим он помочь вообще не в силах — но мое лечение пропадет зря, поскольку он не может дать поврежденному суставу должный отдых. И если бы мне каждый раз давали обол, когда я вижу подобное, мне бы не пришлось торговаться с тобой, так я был бы богат.
— Ты очень хорошо справился. Я никогда раньше не видел трюк с кожаным мячом, — сказал Соклей. — На Родосе есть лекарь, который использует сложную конструкцию из лебедок, чтобы вправлять суставы.
— О да, скамнон. В Афинах тоже его используют, и берут дороже. Но я не видел, чтобы он работал лучше, чем более простые методы. Или хотя бы так же хорошо. Цель-то в том — или так должно быть — чтобы помочь больному, а не произвести впечатление.
— Больше похоже на орудие пыток, — сказал Соклей.
— Да, человеку в нем неприятно. Но я все равно бы использовал его, если бы он давал хороший результат. Но на нет и суда нет. Так на чем мы остановились?
— На двух драхмах за каждую драхму веса бальзама, — ответил Соклей. — И я правда не могу опуститься ниже, учитывая, сколько заплатил в Иудее. И ты должен знать, если покупал бальзам раньше, что не получишь цену лучше ни у кого, даже у финикийцев.
Ификрат вздохнул.
— Хотел бы я назвать тебя лжецом и вором и сбавить немного, ведь я не чеканю монеты, но я уже покупал бальзам и знаю, что ты говоришь правду. Ты странный торговец, знаешь ли. Большинство из них лгут и хвастаются, а ты, похоже, нет.
— А ты не используешь скамнон, хотя мог бы, — ответил Соклей. — Может, мы не такие уж и разные.
— Ты мог бы продать свой бальзам подороже тем, кто использует. Изображая из себя таких знающих, они берут с пациентов дороже, чем я. Но результаты у них нисколько не лучше. А в нашем деле главное — результат.
— Я заработаю достаточно при цене две драхмы за каждую драхму веса, — сказал Соклей. — Подходит тебе такая цена?
— Подходит. Я заплачу тебе двадцать драхм за десять драхм веса бальзама. На этом я продержусь какое-то время... может, даже до того момента, как встречу еще одного более-менее честного торговца.
— За что я более-менее благодарю тебя, — сказал Соклей, и оба рассмеялись. — У тебя есть весы? — продолжил родосец.
— Конечно, — склонил голову Ификрат. — Мне без них не обойтись, ведь я составляю снадобья. Я храню их вместе с лекарствами вон в той комнате. Не подождешь меня здесь? Я принесу серебро, и мы рассчитаемся.
— Конечно. — Соклей подавил улыбку. Ификрат назвал его более-менее честным, но не захотел оставить одного в комнате с лекарствами. Соклея это не оскорбило. Некоторые снадобья очень ценны даже в малых количествах, которые легко спрятать. Ификрат не так хорошо его знал, чтобы доверять. Соклей тоже не позволил бы лекарю бродить по складам своей семьи без сопровождения.
Ификрат вернулся с пригоршней серебра.
— Пойдем, — сказал он, открыл дверь и пропустил Соклея вперед.
После яркого света глазам потребовалось несколько мгновений, чтобы привыкнуть к темноте. Ноздри Соклея затрепетали, когда он вдохнул.
Комната была полна ароматами: пряная мята, острый молотый перец, темный, тяжелый аромат макового сока, нежный ладан и горькая мирра, уксус, вино, еще что-то, щекочущее нос (чемерица?), знакомое по кухне и гимнасию оливковое масло и еще множество других запахов, которые Соклей не мог определить.
Весы стояли на маленьком столике рядом с алебастровой ступкой с пестиком и бронзовой ложкой. Соклей снова принюхался.
— Должно быть, тебе нравится работать здесь, — заметил он.
— Что? Почему? — непонимающе нахмурился Ификрат.
— Из-за запахов, конечно.
— О, — лекарь принюхался, как будто давно этого не делал. — Понимаешь, для меня это просто запахи работы. Досадно, правда? Вот.
Он положил десять сов на весы, которые сразу опустились, и протянул Соклею ложку.
— Накладывай бальзам на другую чашу, пока они не уравновесятся.
Бальзам из Энгеди добавил свой сладкий аромат к другим запахам комнаты. Ификрат улыбнулся. Соклей добавил еще немного, соскребая ногтем липкую смесь с ложки. Чаша весов с бальзамом опустилась. Он подождал, не нужно ли добавить еще, но чаши оказались точно вровень.
— В точку, — сказал Ификрат, снял драхмы с весов и отдал Соклею. — А вот еще десять, — добавил он, отдавая родосцу оставшиеся монеты. — Благодарю тебя от всего сердца.
— А я тебя, о наилучший, — ответил Соклей. — Я восхищаюсь врачами за то, что они облегчают боль и страдания, которые есть часть каждой жизни.
— Ты очень любезен, родосец. Боюсь, наше ремесло не заслуживает такой любезности, — сказал Ификрат. — Ты видел мою лучшую работу. Я знал, как исцелить того человека, но если бы он пришел, кашляя кровью или жалуясь на боль в груди, — он положил руку на сердце, показывая, какую боль имеет в виду, — или с опухолью в животе, что я бы смог для него сделать? Наблюдать и делать записи, как Гиппократ, пока он либо не умрет, либо не исцелится сам. Я не смог бы вылечить его от этого, как и от множества других болезней.
— Я видел записи Гиппократа, — сказал Соклей. — Мне показалось, что он лечил пациентов в самых разных состояниях.
— Он пытался их лечить. А принесло ли его лечение хоть на обол пользы — это уже другая история. Никто не может быть врачом и не сталкиваться с собственным невежеством по десять раз на дню. Ты и понятия не имеешь, каково это, когда твой пациент умирает от чего-то, что казалось несущественным — и было бы таким, если бы я знал немного больше.
— О нет, имею, — сказал Соклей. Ификрат с сомнением смотрел на него, пока он не объяснил. — На борту «Афродиты» я видел, как люди умирают от лихорадки после ранений в живот, которые с виду должны были исцелиться за пару дней. Можешь сказать, почему такое происходит?
— Нет, но хотел бы я это знать, поскольку тоже видел подобное, — ответил врач. — Жизнь хрупка. Держись за нее крепче, ведь никогда не знаешь, когда она может ускользнуть, — с этим воодушевляющим советом он отправил Соклея восвояси.
После первого народного собрания, на котором Деметрия, сына Антигона, удостоили почестей, от которых смутился бы любой из двенадцати богов-олимпийцев, Менедем туда не возвращался. Он видел достаточно, и даже больше, чем мог переварить. Он ожидал, что Соклей будет ходить в театр при каждой возможности, но брат тоже воздерживался от посещений. Того единственного случая хватило и ему.