Протомах, напротив, ходил на каждое собрание. Менедем не винил его. В конце концов, он афинянин. У него имелась заинтересованность в происходящем, которой не хватало родосцам. И у него было право говорить и голосовать.
Однажды утром, вскоре после того, как Менедем и Соклей продали трюфели, Протомах вернулся из театра с таким лицом, будто наступил на большую кучу собачьего дерьма. Менедем как раз пришел с агоры взять еще благовоний и собирался уходить, когда в дом ворвался Протомах. На отвращение на его лице нельзя было не обратить внимания.
— Во имя Зевса, о наилучший, что случилось? — спросил Менедем. Он не думал, что Протомах мог бы так выглядеть, если бы узнал о неверности Ксеноклеи, но все же не был в этом уверен.
К его облегчению негодование родосского проксена было направлено не на него.
— Ты присутствовал, когда Деметрий впервые вошел в Афины, — сказал Протомах.
— Да, — такой простой ответ показался Менедему достаточно безопасным.
— И ты видел, как мы унизились, завалив почестями его и его отца.
— Да, — снова сказал Менедем.
— И, без сомнения, ты думал, что мы уже не можем пасть ниже, — Протомах запрокинул голову и расхохотался. — Это лишь говорит о том, как плохо ты нас знаешь.
— О боги, — Менедем боялся, что догадывается, к чему всё идет. — И что Стратокл сделал на этот раз?
— Не Стратокл, — ответил проксен. — Нам повезло, у нас в полисе не единственный льстец. — Не похоже, чтобы он считал афинян счастливчиками.
— Кто же тогда?
— Богами забытый мошенник по имени Дромоклеид из Сфетта. Это деревня на дальней стороне горы Гиметт здесь, в Аттике. Гиметт славится медом, а Сфетт — смутьянами. Этот Дромоклеид предложил, чтобы при каждом посещении Афин Деметрию воздавали такие же почести, как Деметре и Дионсу.
— Oimoi! Это ужасно, — воскликнул Менедем. — Разве он не понимает, что есть разница, быть названным в честь бога и быть богом? Я понимаю, почему кое-кто называет Александра полубогом, стоит только посмотреть на его свершения. Но Деметрий? Прости, но нет.
— Ты кое-что смыслишь в жизни, родосец, — печально сказал Протомах. — Не могу сказать того же про собрание.
— Хочешь сказать, они это приняли? — с недоверием переспросил Менедем.
— Безусловно. — Протомах послал раба за вином и повернулся к Менедему. — Прости, о наилучший, но мне нужно смыть этот привкус. Присоединишься ко мне?
— Благодарю. И я нисколько не виню тебя за это, — ответил Менедем. — А Деметрий выглядел скромным и удивленным, как в тот раз, когда мы с Соклеем ходили с тобой?
— Его там даже не было. И Дромоклеид все равно это сделал. Полагаю, рано или поздно Деметрий об этом узнает, как только встанет с ложа, на котором возлегает с какой-нибудь женщиной.
Менедем вспомнил девушку, которую видел на ужине у Деметрия. Но Протомах не закончил. Раб принес вино и не забыл захватить чашу для Менедема. Родосский проксен продолжил.
— Наш новый Перикл провел сегодня не единственный закон. Во имя собаки, о нет, далеко не единственный, — он подождал, пока раб наполнит чаши. Вино было разбавлено не больше, чем один к одному. Раб хорошо понял настроение хозяина.
— Хочу ли я знать об остальных? — спросил Менедем.
— Скорее всего, нет, но я все равно расскажу, ведь горем нужно делиться, — сказал Протомах. — Они переименуют месяц Мунихион в Деметрион в честь — честь? Ха! — победы Деметрия в Мунихии. Они собираются назвать тот лишний день между концом одного месяца и началом другого, который иногда бывает, когда точно неизвестна дата новолуния — так вот, они и его назовут Деметрионом. А помнишь Дионисии, на которые вы ходили? Теперь это не Дионисии, клянусь Зевсом. Отныне они будут называться Деметрии.
Его горло дергалось, когда он опустошал свою чашу. Затем Протомах снова наполнил ее.
Менедем пил медленнее, но был не менее взволнован. — Это... ведь просто грубая лесть, — сказал он. — Надеюсь, у Деметрия хватает ума не воспринимать ее слишком серьезно. А то еще возомнит себя богом на земле — и мы все не оберемся бед.
Деметрий поразил его своим тщеславием. Хорошо, что это забота Афин, а не его или Родоса.
— Сразу видно, что ты разумный человек, — сказал Протомах.
«А вот Соклей так не считает, — подумал Менедем. — И ты бы не считал, если бы знал, что Ксеноклея, возможно, беременна от меня».
Но проксен, к счастью, не знал этого, и продолжил:
— Я тоже это понимаю. Что взять с людей вроде Стратокла и Дромоклеида? — покачал он головой. — А я еще не сказал тебе самого худшего.
— Еще не все? Papai! — воскликнул Менедем. — Что ж, давай послушаю. После девяноста девяти ударов, что мне сотый?
— И то верно. Помимо всего прочего, мы, афиняне, должны освятить несколько щитов в Дельфах. Разгорелись споры о том, как это лучше сделать. И Дромоклеид, этот гнусный подхалим, выдвинул предложение, что афиняне должны избрать мужа, который принесет жертву, получит доброе предзнаменование и предстанет перед Деметрием — он там назван божеством-освободителем — дабы тот вынес пророческое решение, как лучше проводить освящение. А Афины сделают все, как он скажет. И предложение приняли. Наверняка, декрет уже выбивают на камне.
— О боги, — сказал Менедем. Легче не стало. — Боги, боги! — Опять не то. Он быстро допил вино и налил себе еще. Пусть хоть ненадолго поможет ему забыться.
— Мы победили при Марафоне, — с горечью произнес Протомах. — При Саламине. Мы сражались со Спартой целое поколение. едва вошел в пору мужественности, когда мы отдали македонянам все, что они хотели при Херонее. Ты тогда только родился. Мы проиграли, но мы сражались. Мы отдали все, что у нас было. Даже Леосфен восстал против македонян после смерти Александра. А теперь! От этого хочется плакать, — судя по горю на его лице, он говорил буквально.
Менедем положил руку на плечо проксена.
— Мне жаль, о наилучший, — в политических вопросах Менедем сочувствовал Протомаху. — Времена нынче трудные.
— Пусть фурии заберут всех македонян — Деметрия, Антигона, Кассандра, Лисимаха, Птолемея, Полиперхона, всех до одного! — выпалил Протомах.
«Это все вино, — подумал Менедем. — Слишком крепкое».
Но Протомах не казался пьяным, когда продолжил.
— Такое может произойти и на Родосе. Если один из маршалов попадет внутрь ваших стен, вы все согнетесь — вперед или назад — чтобы сделать его счастливым.
Это заставило Менедема залпом осушить только что наполненную чашу. Он сплюнул в подол хитона, чтобы отвести сглаз.
— Пусть этот день никогда не придет, — сказал он. Менедем боялся, что Протомах прав. Льстецы живут повсюду, и все македонские маршалы — за исключением разве что Антигона — были падки на хвалу.
— Мы говорили то же самое, родосец. Не забывай это, — ответил Протомах. — Желаемое и действительное частенько расходятся. — Он посмотрел на маленькие сосуды с благовониями, которые Менедем отложил, чтобы выпить вина. — Прости, что взвалил на тебя этот груз. Возвращайся на агору и заработай себе немного серебра.
— Все в порядке, — отозвался Менедем. — Не волнуйся об этом. Ты был так добр к нам с Соклеем. — «Больше, чем ты думаешь, если честно». — Меньшее, чем мы можем отплатить тебе, — это выслушать.
— Очень любезно с твоей стороны. А я скажу, что вы с братом — лучшие гости с тех пор, как я стал проксеном. Мне будет жаль отпускать вас обратно на Родос. И я буду рад видеть вас в своем доме снова в любое время.
— Благодарю тебя от всего сердца, — Менедем сделал долгий глоток вина, чтобы скрыть возможный румянец смущения. Он не был лишен стыда. Такая похвала от человека, с женой которого он спал, заставляла его чувствовать себя глупо и виновато. Но если показать чувства, он попадет в беду.
Родосский проксен остался в неведении.
— Я говорю лишь то, чего вы заслуживаете, — сказал он.
Менедем допил вино, взял благовония и спешно покинул дом Протомаха. Ему не хотелось выдать себя и испытывать муки совести. Пробираясь по извилистым афинским улочкам на агору, Менедем размышлял, почему его это так волнует. Такого не случалось во время его приключений в Галикарнассе, Таренте, Эгине или других городах.
Так почему здесь? Почему сейчас? Да просто слишком долго слушал Соклея, и наконец ему передалось. Менедем мотнул головой. Не так все просто. Отчасти всё потому, что он узнал Протомаха и тот ему понравился. Отчасти потому, что он не знал, что из того, что Ксеноклея говорила о Протомахе, правда, а что она придумала, чтобы подхлестнуть нового любовника.
А отчасти потому, что соблазнение чужих жен стало ему приедаться. Волнения от того, что пробрался в незнакомую спальню, становилось все меньше, а риски казались все больше. И он начал понимать, что получаемое им от женщин, хоть и было немного лучше, чем в борделе, но все же не совсем то, или не всё то, чего он хотел.
Может, ему нужна жена. Мысль так его удивила, что он остановился прямо посреди улицы. Человек позади него, ведущий тощего осла, нагруженного мешками с зерном или бобами, неприлично взвизгнул. Менедем пошел дальше. Отец уже говорил, что ищет ему невесту. Но до этого момента сам он не принимал мысль всерьез.