«А отец обладает женщиной, которую я действительно хочу. И, похоже, она тоже хочет меня». Менедем выругался себе под нос. В последние мореходные сезоны он старался изо всех сил не думать о Бавкиде, как только Родос скрывался за горизонтом. Кое-что он не сделает, как бы ни хотелось. По крайней мере, он на это надеялся.
Для него оставалось загадкой, почему он так вожделел ее. Она не так уж ослепительно красива, хотя сложена неплохо. Наверное, все дело в том, что он узнал ее прежде, чем счел привлекательной.
Она была для него человеком, человеком, который ему нравился... а потом он заметил ее сладкие бедра и округлившуюся грудь (намного более сладкие и более круглую сейчас, чем когда она пришла в их дом четырнадцатилетней девочкой). Он немелодично свистнул. Неужели разница в этом? Возможно.
Вот и агора. Менедем не заметил вторую половину пути. Он пытался выкинуть Бавкиду из головы — пытался, но без особого успеха. Он горестно хмыкнул. Даже он понимал, как опасна может быть любовь.
Она была бы опасна, даже не будь Бавкида женой его отца. Как любой эллин, Менедем считал любовь болезнью. Во многих смыслах приятной болезнью, но прогноз это не улучшало. И уж конечно прогноз для тех, кто влюбился в собственную мачеху — даже если она намного моложе него — был неутешительный.
Суета агоры стала спасением. Среди сплетничавших и торговавшихся людей Менедем не мог больше думать о своих проблемах. Кто-то рядом сказал:
— Удивляюсь я, как это мир мог существовать до того, как Зевс создал его. Полагаю, все наши предки — всего лишь плод его воображения.
— Гнилой плод, — ответил кто-то другой и добавил непристойное ругательство.
Менедем рассмеялся. Значит, не все афиняне одобряли решения собрания. Добрый знак. Он едва не остановился поболтать о политике с людьми, высмеявшими последний закон, но все же решил пойти дальше. Маловероятно, что они захотят говорить с ним — акцент с первых слов выдаст в нем приезжего. А чужаку не рассказывают того же, что другу.
На том месте, где Менедем продавал благовония, кто-то уже торговал чесноком. Менедем снова рассмеялся. Он, в отличие от Соклея, не умел долго хандрить. Родосец нашел другое место, неподалеку от статуй Гармодия и Аристогитона в центре агоры.
Большинство афинян верило, что эти двое освободили их от тирании лет двести тому назад. Но, по словам Соклея, все было совсем не так. Но даже придира Соклей не мог отрицать — то, во что люди верят, часто изменяет будущее.
— Прекрасные благовония с острова роз! — выкрикнул Менедем.
Здесь, в отличие от политики, его дорический акцент помогал. Он поднял сосуд на ладони:
— Кому сладких родосских благовоний?
Как обычно, люди подходили и спрашивали цену. И как обычно, большинство уходили, расстроенные ответом Менедема. Некоторые даже злились. Женщина с корзинкой яиц, которую она принесла из какого-то селения за стенами города, воскликнула:
— Да как ты смеешь продавать что-то так дорого? Как, по твоему, себя чувствуют люди, которым приходится считать каждый обол?
То, что женщина была загорелая, в залатанной тунике и без покрывала, говорило о том, что она как раз из таких людей.
Менедем пожал плечами.
— На рыбном рынке кто-то покупает угрей, тунца и кефаль, а кто-то кильку и соленую рыбу. Одни носят золотые браслеты, а другим приходится довольствоваться бронзовыми.
Он тут же пожалел о своих словах. На женщине с корзинкой было бронзовое ожерелье. День был жаркий, и дешевое украшение оставило зеленый след на потной коже. Но ее ответ оказался не таким, как он ожидал.
— Но для бедняков все же что-то есть. А вот где найти благовония для таких, как я? Нигде. Я могу только завидовать модным шлюхам.
Менедем снова пожал плечами. Что он мог сказать? Она была права. Женщина повернулась и ушла в благородном негодовании, прежде чем он нашелся с ответом. Менедем закусил губу. Он не мог припомнить, когда последний раз женщина — особенно та, с которой он не спал — вгоняла его в краску.
— Мне тоже нужно на что-то жить, — пробормотал он. Но, поскольку на «Афродиту» грузили только роскошные товары, самые прибыльные, ему в основном приходилось иметь дело с богатыми мужчинами и изредка с богатыми женщинами. Они с Соклеем и сами были богаты, или относительно богаты. Менедем тоже зачастую принимал свою жизнь как должное. Ему никогда не приходилось беспокоиться о том, что он будет сегодня есть, или мучительно выбирать, потратить обол на еду или на кров. И никому из его знакомых не приходилось. Даже рабы его семьи имели... тдостаточно.
Но для большинства эллинов жизнь не была так проста и приятна. Они не покупали бы кильку на опсон, если бы могли позволить себе что-то получше оливок и сыра. Не носили бы такую жалкую одежду, как эта женщина, продававшая яйца. Не избавлялись бы от детей, и те не были бы такими тощими.
«Эта женщина ткнула меня носом в реальность, — с горечью подумал Менедем, — которая пахнет отнюдь не розами, как мои благовония».
Но если не продаст благовония, он вскоре на личном опыте узнает, что такое бедность. И потому он снова начал расхваливать свой товар. Вскоре мужчина с двойным подбородком и животом, выдававшим, что ему не приходится голодать, купил три сосуда.
— Два для моей гетеры, — подмигнул он, — а один для жены, чтоб задобрить ее.
— Ты, о наилучший, явно знаешь, как ублажить женщину, — ответил Менедем, одновременно льстя покупателю и обращаясь к нему как муж к мужу.
Тучный афинянин, за которым, как пес, следовал раб, не стал долго торговаться. Ему явно не приходилось дрожать над каждым оболом. В руках у Менедема сладко зазвенели драхмы, уплаченные покупателем.
Афинянин важно отправился дальше. Его раб, во время сделки не проронивший ни слова, нес благовония. Не пристало богачу носить покупки самому. Вот женщина, продававшая яйца, носила свою корзину, не боясь потерять достоинство, которого у нее и так почти не было.
Незадолго до того, как солнце начало опускаться к Пниксу, Менедем заключил еще одну сделку. День оказался весьма прибыльным, и все же, возвращаясь в дом Протомаха родосец чувствовал себя не таким счастливым, как ему бы хотелось.
Соклей провел языком по губам, наслаждаясь сладким вкусом.
— Вероятно, это лучший медовый пирог, что я пробовал, о благороднейший, — сказал он Протомаху. — Хвала твоему повару.
— Действительно, очень хороший, — согласился Менедем.
— Мирсос — прекрасный повар, я буду последним, кто с этим не согласится, — ответил им проксен. — Но все же не думаю, что пирог был бы таким прекрасным где-нибудь еще, кроме Афин. Клеверный мед с горы Гиметт — лучший в мире.
— Ты уже говорил. И после того, как попробовал, я не стану с тобой спорить, — сказал Менедем. — Он восхитительный.
— Да, — Соклей щелкнул пальцами: — А знаешь, мой дорогой, мы можем взять за него неплохую цену на Родосе.
Брат склонил голову.
— Ты прав, можем. Не только можем, но и должны.
— Ты помнишь, кто продал тебе этот мед? — спросил Соклей у Протомаха.
Слегка смутившись, проксен тряхнул головой.
— Боюсь, что нет. Спроси лучше у Мирсоса. Он не только готовит, но и покупает продукты. И пока он не разоряет меня, я даю ему полную свободу.
— Разумный подход, — заметил Менедем. — Если есть серебро, почему бы не тратить его на вкусную еду? — Соклей задался вопросом, согласилась бы с этим утверждением вторая жена отца Менедема. Насколько он слышал от брата, она не раз ссорилась с их поваром. Но затем Менедем удивил его, добавив:
— Кого мне жаль, так это людей, которые не могут себе позволить хороший опсон или вино или такой мёд. И их так много. — Соклей порой и сам волновался о тяжкой доле бедняков, но не представлял, что такая мысль может посетить Менедема.
— Очень жаль их, но не знаю, что с этим можно было бы сделать, — сказал Протомах.
— Как и я, — согласился Менедем. — Похоже, никому нет до них дела. В конце концов, они всего лишь бедняки. — Соклей поскреб в затылке. Такой едкий сарказм вообще не был характерен для брата. Что же обратило его мысли в такое русло? Соклею не хотелось спрашивать при Протомахе, но его жгло любопытство.
Поскольку ему было любопытно узнать и про гиметтский мед, он отправился в кухню поговорить с Мирсосом. Повар-ликиец как раз жевал кусок медового пирога. Он нисколько не смутился. Рацион других рабов мог тщательно контролироваться — хотя Протомах, как и отец Соклея, не был в этом строг — но повара всегда питались как минимум не хуже, чем их хозяева.
Мирсос оказался не слишком полезен.
— Я купил его у женщины на агоре, — сказал он. — У нее был большой горшок, и по запаху я понял, что мед хороший. Прости, я не знаю, как ее зовут.
Соклею не хотелось бродить по агоре, обнюхивая все горшки с медом. Он порицал нерациональность. Да и нос его мог оказаться не таким чувствительным, как у Мирсоса.
Повар определенно разбирался в меде, а Соклей — нет. Он вынул пару оболов из-за щеки. Как любой эллин, он освоил искусство есть, не глотая мелкие монетки — хотя слышал о несчастном, который копался в собственном дерьме, чтобы вернуть обол.