— На редкость мягок ты с ними, капитан, — прорычал Диоклей, опуская бронзовый квадрат и молоток. Он снова взглянул на Менедема, но так, чтобы гребцы не могли видеть его лица и подмигнул, а Менедем не мог улыбнуться в ответ, чтобы не выдать другим их игру. Вместо этого он вперил в келевста взгляд, куда серьезней, чем подобало на самом деле. И Диоклей опять подмигнул, показывая, что понимает действия Менедема.
Справа по борту лежал Саламин и пролив, где больше ста семидесяти лет назад потерпел поражение флот великого царя Ксеркса. Но сегодня между островом и материковой частью Аттики покачивались на волнах лишь несколько рыбацких лодок.
Впрочем, в воображении Менедем с лёгкостью представил этот пролив полным трирем. Ни моряки Ксеркса, ни противостоявшие им эллины в те давние дни не умели строить более могучих кораблей. Что могли бы тогда сделать несколько пентер или гексер! — подумал Менедем.
Если бы он хотел узнать о Саламине побольше, мог бы спросить Соклея, стоявшего на носу на крошечной площадке и осматривавшего окрестности. Брат стал бы цитировать Геродота, а, возможно, ещё и «Персов» Эсхила. Менедему не хотелось чувствовать его превосходство, и поэтому он не спросил.
Впереди, почти прямо по курсу, из воды поднимался большой остров, Эгина. «Афродита» заходила в его полис всего пару лет назад. Учитывая, как там шла торговля, Менедем не планировал повторный визит. А за Эгиной, размытый дымкой и расстоянием, темнел северо-восточный край Пелопоннеса. Менедем был доволен — более чем доволен — что от него удается держаться подальше.
Он потянул к себе левое рулевое весло, оттолкнул правое, и «Афродита» плавно повернула левее и пошла вдоль побережья Аттики на юго-восток, к мысу Сунион.
Из-за зыби в Сароническом заливе галеру закачало. Менедем стал спрашивать себя, не извергнет ли Соклей, отвыкший за долгий срок на берегу от качки, свой завтрак, но брат чувствовал себя хорошо. Несколько матросов уже перегнулись через поручни, среди них — новичок, нанятый в Афинах. Более стойкие гребцы подтрунивали над остальными. В каждой команде были люди со слабым желудком.
Менедем наслаждался движением «Афродиты». Твердая земля под ногами ему уже надоела, а качка напоминала, что он на борту корабля. Как ему не хватало моря! Он набрал полную грудь соленого воздуха.
— Как приятно избавиться от городской вони, — сказал он.
— Это правда, — согласился Диоклей. — Надоело нюхать дерьмо.
Ветер крепчал, гудел наполненный им парус. «Афродита» скользила, оставляя за собой и за буксируемой лодкой длинный пенный след.
Менедем убрал последних гребцов с вёсел. При таком ветре ему не о чем переживать, тут даже круглый корабль плыл бы с неплохой скоростью.
Разумеется, круглому кораблю, наоборот, плывущему в Афины, приходилось идти против ветра и терять много времени. Длинная изящная торговая галера стрелой пролетела мимо пары таких бедолаг, вынужденных постоянно лавировать, продвигаясь вперед очень медленно.
— Даже плыви мы в обратную сторону, все равно бы пробились через ветер, — сказал Менедем.
— Какое-то время нам бы это удавалось, — ответил Диоклей. — Но если долго плыть прямо против сильного ветра, то гребцы надорвутся.
Менедем кивнул. Келевст был прав. Акатос, конечно, намного превосходит круглый корабль. Но капитана, полагающего, что гребцы сделаны из бронзы, подобно мифическому Талосу, и никогда не устают, ждет горькое разочарование, если не бунт.
Солнце скользило по небосводу, ветер дул в полную силу. Поглядывая налево в сторону берега Аттики, Менедем изумлялся, как быстро он проплывает мимо. Прямо по курсу Саронический залив переходил в широкие воды Эгейского моря. На востоке лежали три самых западных Кикладских острова — Кея, к югу от него — Китнос и еще южнее — Серифос.
Матрос занял место Соклея впереди, и тот вернулся на корму. Он взобрался по трапу на полуют и остановился в паре локтей от Диоклея.
— Где ты хочешь остановиться на ночлег? — спросил он Менедема.
— Обычно я бы ответил «возле Кеи или Китноса», — ответил Менедем. — Но с таким ветром... Этот ветер искушает меня дерзнуть доплыть до Серифоса. Недурной путь мы тогда одолеем, верно?
— Верно, — огорченно сказал Соклей.
— Что случилось? — спросил Менедем.
— На Китносе мы могли бы купить сыр и выгодно продать его на Родосе. Сыр с Китноса знаменит по всей Элладе.
— Хм, — задумался Менедем. — Ну ладно, дорогой, так и сделаем. Нам нет нужды торопиться домой, да и Серифос ничего собой не представляет. Он такой каменистый, что люди говорят, будто на него поглядела Горгона.
— Это потому, что он связан с Персеем, — ответил Соклей. — Предполагается, что там их с Данаей, его матерью, выбросило на берег после того, как его отец Акрисий бросил их в море в большом сундуке. И считается, что именно там он показал голову Горгоны, превратив людей в камень.
— А еще считается, что там лягушки не квакают, — добавил Менедем.
— В это время года мы в любом случае их не услышим, — справедливо заметил Соклей. — И лягушек, квакающих или не квакающих, нам не продать, так же как и камни. А вот хороший сыр...
— Я же уже согласился, — напомнил Менедем. Он слегка изменил курс, так, чтобы форштевень закрыл остров Китнос.
— Смотри, я направил корабль прямо туда. Доволен?
— Я полон восторга, о наилучший! — ответил Соклей.
— Скорее, сарказма, сказал бы я, — заметил Менедем. Соклей кивнул, с этим он спорить никак не мог.
Ветер продержался весь день. «Афродита» пронеслась мимо крошечного островка Белбина, находившегося в восьмидесяти, а может, и в ста стадиях от мыса Сунион. По крутым скудным скалам бродила кучка овец. На островке никто не жил, кроме разве что пары пастухов. Китнос лежал прямо по курсу.
В такую погоду плыть одно удовольствие, а не изматывающий труд. Гребцы ловили рыбу с борта, кое-кто насадил на крюк дешевый сыр. Время от времени то один, то другой радостно вопил и вытаскивал из моря летающую рыбу, дораду или бычка: то, что можно зажарить на углях и насладиться опсоном. Китнос приближался прямо на глазах.
По сравнению с Серифосом, зелени на нем побольше, но ненамного. Овцы и козы бродили по холмам на задворках единственного городка этого острова, лежащего в западной части острова, задом к Аттике и Пелопоннесу, то есть к цивилизации, недобро подумал Менедем.
Единственный город Китноса не мог похвастаться приличной гаванью. Кораблям приходилось выбирать: или пристать к берегу неподалеку, или встать на якорь напротив города. Менедем отдал приказ, и якоря с плеском упали в воду. «Афродита» уже слишком долго пробыла в воде, потому нет особого смысла вытаскивать ее на берег на пару ночей. После возвращения на Родос, она пробудет на берегу до следующего сезона.
— Вот и прибыли, — прокомментировал Менедем, — вперед, за сыром.
Утром, слушая речь китноссцев, Соклей как будто перенесся назад во времени. Они говорили на аттическом диалекте греческого, причем, очень старомодном — на нем «эйс» звучало как «эс», а «син» — как «ксин» — и он был полон слов, исчезнувших из речи афинян сотню лет назад. Слушая китноссцев, он как будто слышал Эсхила... если бы Эсхилу вздумалось поговорить о сыре, а также овцах и козах, из чьего молока его делали.
Он полагал, что у жителей Китноса такая речь потому, что хоть до Афин и плыть всего день, немногие корабли заглядывают в эту гавань, и местные изолированы от остального мира. Здесь если и менялось что-то, то медленно.
Ветер, дувший с материка — не такой сильный, как тот, что пригнал сюда «Афродиту», но всё же довольно резкий — ерошил Соклею волосы, пока тот шёл на агору. После Афин Китнос казался смехотворно мелким, как будто игрушечный город, выстроенный для детских игр. Однако это не помешало родосцу заблудиться.
Домов вокруг хватало, чтобы засомневаться, куда свернуть к рыночной площади, направо или налево, и он сделал неверный выбор. Пришлось дать обол какому-то типу без передних зубов, чтоб тот показал направление, а после ещё переспрашивать, поскольку местный диалект и отсутствующие зубы затрудняли понимание.
Торговцы на агоре выкладывали рыбу, шерстяную ткань и сыр. Их рыба предназначалась другим жителям острова. Ткань ничем Соклея не заинтересовала. А вот сыры... Они оказались так хороши, как и обещала репутация Китноса, то есть выше всяких похвал.
А цены оказались на удивление низкими. Соклею пришлось постараться, чтобы скрыть изумление, когда услышал, как парень, выкладывавший на низенький прилавок головки нежнейшего козьего сыра, называл цену, которую сыродел на Родосе просил бы за товар вчетверо хуже. Но местный торговец, чем-то озабоченный, с большими кроличьими глазами и жировиком на щеке, принял его удивление за гнев, а не удовольствие.
— Могу немного сбросить, о наилучший, — поспешно предложил он прежде, чем Соклей успел сделать встречное предложение. — Пожалуйста, не уходи.