В другой раз он бы добавил что-то вроде «не сочти за неуважение», но сегодня не стал.
Менедем указал на лодку, лежащую на берегу.
— А что я могу сделать, если у меня нет лодки?
Начальник гребцов невозмутимо ответил:
— Узнай у матросов, кто из них умеет плавать и проследи, чтобы они были наготове.
Это казалось разумным, и Менедем, тихонько ругаясь, пошел вдоль галеры спрашивая, кто умеет плавать. Такие нашлись, но не более половины команды, что не удивило Менедема. Хотя сам он плавать умел.
— Подождем полчаса после заката, — сказал он, — и если Соклей не вернётся...
Но он вернулся. Со странной смесью облегчения и возмущения Менедем заметил его высокую угловатую фигуру. После небольшой заминки, когда Соклей не нашел матросов, он зашел в винную лавку и обнаружил их там. И они, хоть и были пьяны, смогли доставить его на «Афродиту».
— Как там твои драгоценные солнечные часы? — спросил брата Менедем, когда тот забрался на корабль.
— Они удивительно похожи на... старые, ветхие солнечные часы, — смиренно ответил Соклей.
— Поешь чего-нибудь и располагай свои старые ветхие кости на досках. — Менедем говорил угрюмо, словно отец, утомлённый непослушным ребенком. Так он себя чувствовал сейчас. О том, что чувствует Соклей, он, как обычно, не задумывался.
В глазах Соклея мелькнула обида, но не послушать столь разумный совет, не выставив себя дураком, он, по всей видимости, не мог. Он завернулся в гиматий и вскоре уснул. И если он почти не говорил с Менедемом, то и сам Менедем подумал «да я сам не хочу с ним разговаривать», и его тоже сморил сон.
***
Соклей смотрел на вощеные таблички, на которых вел учет во время их плавания. Пока он занят ими, не придется волноваться насчет Менедема. Сейчас его это вполне устраивало.
Дзынь, дзынь! Бронзовый квадрат келевста отбивал ритм для гребцов. Ветер стих. Парус убрали и накрепко привязали к рее. «Афродита» скользила по совершенно спокойному морю на восток от Сироса, движимая вперед усилиями хрипящих потных гребцов; с каждого борта сидело по десять человек, по одному через скамью.
— Парус! — закричал впередсмотрящий с носовой площадки. — Парус слева по борту!
Соклей поднял глаза от записей. Моряк указывал на северо-восток. Соклей встал, чтобы лучше видеть, и вскоре тоже заметил парус. Он прикрыл рукой глаза от солнца.
В ту сторону повернулось несколько голов. Через пару мгновений матрос сказал:
— Это круглый корабль. Можно не беспокоиться.
Он был прав. Такой большой парус и широкий массивный корпус могли принадлежать только торговому кораблю, перевозившему зерно, строевой лес, дешевое вино, масло и прочие подобные грузы по Эгейскому морю. Круглый корабль мог навредить акатосу, только столкнувшись с ним.
Поняв, что корабль, плывущий с северо-востока, не представляет угрозы, матросы вернулись к своим делам. Соклей устал просматривать счета, они уже были ему хорошо знакомы. Следя за круглым кораблем, он имел предлог не общаться с братом.
Парус на «Афродите» был убран, так что команде круглого корабля потребовалось больше времени, чтобы ее заметить и начать двигаться в другую сторону. Быстро плыть у них в такой безветренный день не получалось, корабль едва мог бы обогнать улитку.
Стоя на кормовой платформе, Менедем произнес:
— Если бы мне вздумалось стать пиратом, лучшего времени и придумать трудно. Эта жирная свиноматка не может сбежать, не может сражаться и никуда не спрячется, а просто сидит на месте, ожидая, пока ее возьмут на абордаж.
— Интересно, много ли на ней добычи? — мечтательно спросил Телеф. Соклею, который привык думать о матросе худшее, послышалась в его голосе кровожадность.
Менедем резко ответил:
— Мы родосцы, не забывайте. При любой возможности мы боремся с пиратами, а сами подобными вещами не занимаемся.
— Да я пошутил, капитан, — сказал Телеф. — И вообще, ты сам заговорил о пиратах.
Это так, но Менедем утверждал, что имел в виду совсем другое, и пиратом становиться ему вовсе не хотелось. А вот что Телеф согласился бы стать пиратом, Соклея вовсе не удивило бы. Но у Телефа была, как всегда, припасена хорошая отговорка.
Соклей запихнул таблички с записями в кожаный мешок и вернулся на корму.
— Приветствую, молодой господин, — сказал Диоклей, отбивая ритм для гребцов и ни разу не сбившись. Менедем промолчал. Он держал руки на рукоятях рулевых весел и смотрел на море. Соклея он как бы не замечал.
Но Соклей нашел тему для разговора, не вызывающую разногласий.
— Этот Телеф, — начал он тихим сердитым голосом. Он терпеть не мог матроса, но, тем не менее, был в какой-то степени ему благодарен.
Менедем кивнул.
— Он просто нечто, верно? — согласился он. — Ты прав насчет него. Не удивлюсь, если он раньше был пиратом.
— И я тоже, — сказал Соклей. — Я откажу ему, если он захочет в будущем году снова плыть с нами.
— Согласен.
Менедем внезапно осознал, что спокойно разговаривает с Соклеем, а не кричит на него. Он попытался вновь придать лицу суровое выражение, что у него, впрочем, плохо получилось. Вместо этого он криво улыбнулся Соклею:
— Радуйся.
— Радуйся и ты, — ответил Соклей таким же неприветливым тоном.
— Нам ведь... некуда друг от друга деваться, — сказал Менедем.
— Похоже на то, — согласился Соклей. — Будь мы женаты, то могли бы развестись, а раз мы связаны по крови, то... как ты и сказал. Мы можем использовать это себе во благо или во вред, но деваться нам друг от друга некуда.
— Я видел, ты просматривал торговые записи, — сказал Менедем. Соклей кивнул. — Ну, и сколько мы выручили?
— Тебе все с точностью до обола сказать или хватит и до драхмы? — ответил вопросом на вопрос Соклей. — Если до драхмы, то тебе в афинских совах или перевести в родосские?
Менедем удивленно посмотрел на него. Соклей был совершенно невозмутим. Менедем поднял руку с рукоятки рулевого весла и осуждающе ткнул в него пальцем.
— Ну уж нет. Меня ты не проведешь, мерзавец. Так и норовишь меня надуть, но я все вижу.
Соклей назвал сумму в афинских драхмах. Затем перевел их в более легкие родосские, вышло больше.
— Это если считать, что мы ничего не заплатим при обмене, как сделали это в Афинах. Серебро есть серебро, и не важно, что считают те, кто во главе полиса. Если же нам придется платить за обмен, то потеряем две сотых от этой суммы, и тогда итоговая сумма составит... — Соклей назвал еще одну цифру, — это в родосских драхмах, разумеется.
— Ты меня не обманываешь. Ты не мог все это выдумать, — но голос Менедема звучал неуверенно. Диоклей же, казалось, не мог поверить своим ушам.
— Проверь все записи сам, если мне не веришь, — возмутился Соклей, зная, что Менедем этого делать не станет, но все равно не удержался от шпильки, — наши отцы все равно проверят.
— Как и всегда. — Менедема эта перспектива, похоже, тоже не вдохновляла. — Вернувшись на Родос, мы снова превратимся в сыновей Филодема и Лисистрата. Одна из причин, по которой я люблю плавания, так это та, что я становлюсь самим собой, а не просто сыном своего отца.
— И у меня что-то похожее.
Но Соклей говорил, скорее, из вежливости и чтобы не допустить новой ссоры, не чувствуя особой внутренней убежденности. Его отец намного добродушнее дяди Филодема.
В этом он не сомневался, а может Филодем сильнее вмешивался в жизнь Менедема, чем это делал его отец. Но Соклей был убежден, что жизнь Менедема протекала бы намного легче, если бы он не так сильно сопротивлялся отцу. Он постоянно говорил брату об этом, но тот, как обычно, ничего не желал слушать.
— Не могу дождаться следующей весны, — продолжил Менедем, — хочу уплыть, быть свободным, быть собой.
На Родосе Соклей был собой и не испытывал никаких проблем. Будь число соблазненных в полисе Менедемом чужих жен хоть каким-то показателем, то и он вполне был собой на Родосе. Но об этом брат тоже не хотел разговаривать.
— Я понимаю, почему ты желаешь уплыть, но рад, что в твоем голосе не звучит отчаяние, как это было, когда мы покидали Родос пару лет назад.
Он надеялся, что не задел Менедема, но ошибся. Его лицо стало непроницаемым. Брат вдруг стал отвечать односложно и больше молчать. В последующие два-три часа он не произнес почти ни слова. Соклей подумал, что Менедем злится, но не на него, а из-за чего-то еще.
Стремясь нарушить эту напряженную тишину, Соклей спросил:
— Я сказал что-то не то? Скажи мне, что это, и я извинюсь.
— Да нет, ничего, — с усилием ответил Менедем. — Все в порядке.
Он говорил совершеннейшую неправду, и это было совершенно очевидно. Но также было очевидно, что он не желал терпеть настойчивые просьбы Соклея рассказать ему, что он скрывает.
В большинстве случаев Соклей бы и так продолжил настаивать. В своем обычном состоянии он бы и не заметил, что Менедем что-то скрывает, но после ссоры с братом он стал обращать больше внимания на смену его настроения и не стал давить на него.