— Давай, начинай готовиться, — сказал Филодем, — Чем быстрее, тем лучше. Время уже упущено, клянусь бородой Посейдона
— Подожди-ка, — поднял руку Менедем, — Всего несколько дней назад ты жаловался, что я собираюсь отплыть слишком рано. Почему же ты так внезапно изменил своё мнение?
Прежде чем ответить, Филодем взял у раба чашу вина, плеснул немного на пол в качестве жертвоприношения и осушил сосуд.
— Уф, — сказал он, вытирая рукой рот. — Я скажу тебе, почему передумал: я только что имел удовольствие еще раз беседовать с зятем твоего брата. Зевс-олимпиец! — Филодем огляделся в поисках вина.
— Папай! — воскликнул Менедем. — Я думал, вы его убедили в том, что мы не возьмем масло на «Афродиту».
— Я тоже так думал. Но я ошибался. Единственный способ убедить в чем-то Дамонакса — дать камнем по затылку. Да не один раз, с первого раза точно не дойдет.
— И почему он не понимает, что за его масло нам не выручить столько, чтобы его стоило брать? Мы ему столько раз объясняли, — сказал Менедем.
— Я полагаю, он понимает, — ответил Филодем, глядя в свою чашу с вином, словно надеясь найти там что-то большее. — Только не думаю, что это его волнует, вот в чём дело. Он убеждён, что мы обязаны его содержать, чего бы нам это ни стоило.
— Ну и пусть тогда его фурии заберут, — буркнул Менедем.
— Я ему так и сказал, когда понял, что с ним иначе не договориться, — ответил отец.
— Правильно сделал, — Менедем склонил голову, выражая всемерное одобрение. Они с отцом могли спорить обо всём на свете. Но при этом оба на дух не переносили дураков.
— Понял теперь, почему я хочу, чтобы ты уплыл? — продолжал Филодем. — Когда уйдёшь в море, Дамонакс перестанет доставать меня своими просьбами о загрузке торговой галеры маслом, по крайней мере, до следующего мореходного сезона.
— Я этим займусь. Ты же знаешь, я очень хочу уйти в море, — сказал Менедем.
И это правда. Он не мог ссориться со своим отцом, если их разделяли пара тысяч стадий. А еще на расстоянии пары тысяч стадий он не мог заниматься любовью с его женой.
Часть его сожалела об этом. Но другая часть, более крупная и разумная, не испытывала ничего, кроме облегчения. Лицо Менедема постепенно расплывалось в улыбке. «Вместо этого я смогу заниматься любовью с жёнами других», — думал он.
— Знаю, о чём ты думаешь, — проворчал отец, направляя на сына указующий перст. — Об интрижках со всеми распущенными афинскими женщинами, вот о чём.
Менедем надеялся, что отец не заметил, как он содрогнулся.
— Я не знаю, что такое ты говоришь, — произнёс он со всем достоинством, которое удалось собрать.
— Чума меня забери, если ты не знаешь, — сказал Филодем.
Менедем изо всех сил старался изображать невинность. Да, он виновен в том, в чём его обвинял отец. Только эта вина ничто в сравнении с той, о которой отец не знал. Чем скорее он отплывёт в Афины, тем лучше.
***
— Oimoi! — возмущённо воскликнул Соклей, и перешёл с греческого на сбивчивый, неуверенный арамейский. — Мой господин, да ты просто грабитель.
Химилкон-финикиец принял оскорблённый вид.
— Твой слуга не представляет, с чего тебе так говорить, — отвечал он на родном языке, а потом вцепился обеими руками в свое длинное одеяние, словно собирался его в отчаянии разодрать.
Соклей опять вернулся на греческий.
— Ты не знаешь, с чего? Я тебе скажу. Ты тишком скупал папирус всю длинную зиму, вот почему. А цена, которую ты запрашиваешь, просто возмутительна.
— Если не нравится эта цена — покупай где-нибудь ещё, — несмотря на гортанный акцент, греческий Химилкона был лучше, чем арамейский Соклея. Сказать по-правде, это он Соклея арамейскому и научил.
— Мне, похоже, больше нигде его не купить, — ответил Соклей. — Если бы я мог, то купил бы, не сомневайся. Только ни у кого папируса нет, так что приходится обращаться к тебе, — он сердито смотрел на библосского торговца.
— Ты знал, что в этом сезоне «Афродита» пойдёт в Афины.
— Ты не делал из этого тайны, о наилучший, — сказал Химилкон. — Как вернулся прошлой осенью из Финикии, так и начал говорить, что вы планируете идти с товаром в Афины. Даже если бы и не говорил — много ли надо ума, чтобы догадаться, что на этот раз вы захотите плыть на запад, а не на восток?
Всё, что он говорил, было правильно и разумно. Но от этого Соклею никак не легче. Скорее, он даже расстроился ещё сильнее.
— Ты не имеешь права требовать с нас выкуп, будто пират.
— Выкуп? Разумеется, нет, — Химилкон покачал головой. — Я же не собираюсь вас убивать, если не заплатите. И дом твой я поджигать не хочу. Я хочу лишь того, что желает любой торговец: получить прибыль.
— Ты знаешь, что Афины используют больше папируса, чем любой другой город во всё мире, кроме, может, Александрии — а они его в Египте сами выращивают, — сказал Соклей. — Ты хочешь заставить меня платить эту нелепую цену, чтобы «Афродита» могла продавать папирус на афинской агоре.
— Ты тоже можешь поднять цену, если захочешь, — лукаво улыбнулся в ответ финикиец.
— Но не так же, — возразил Соклей. — И ты знаешь, что не мы одни будем там продавать папирус. Если станем просить вдвое больше всех остальных, много толку не будет.
— Не так всё и плохо, — ответил Химилкон. — Не забудь, большая часть папируса идёт через Родос, за последнее время я всё скупил. Конкуренция будет меньше, чем тебе кажется.
— Но папирус — это предмет роскоши, — возразил Соклей. — Люди могут без него обойтись.
— Конечно. Но то же самое можно сказать обо всём, что вы повезёте на вашем акатосе, разве нет? — Химилкон подёргал золотое кольцо, которое носил в левом ухе, словно пристраивал его поудобнее, почесал кудрявую чёрную бороду. — Боюсь, причина твоего недовольства мной, о наилучший, лишь в том, что у меня преимущество в этой игре.
Соклей боялся, что Химилкон прав. Однако родосец не собирался этого признавать.
— Вовсе нет, — сказал он. — Мы много раз заключали сделки, которые тебе были выгоднее. Помнишь павлинов, пять лет назад?
— О да, очень хорошо помню, — ответил Химилкон. — А когда ты поплыл с ними к Великой Элладе, сколько прибыли выжал из эллинов-италиотов?
— Павлины были уникальны, не то что папирус, — настаивал Соклей. Химилкон только пожал плечами.
— Если тебе не нравится моя цена, господин, то отправляйся, пожалуйста, в Афины без папируса.
— Хорошо, — Соклей встал со скамьи, по привычке наклонив голову — полки в ветхом складе Химилкона торчали под странными углами, а потолок был низкий. Полки ломились под тяжестью тюков, мешков и сосудов с товарами со всего побережья Внутреннего моря и далёких земель востока и севера — финикиец много чем торговал, не только папирусом. Но всё это в данный момент Соклея не интересовало.
— Всегда рад с тобой пообщаться, о наилучший. И прощай.
Он отвернулся, чтобы уйти. Иногда самые выгодные сделки — те, что не заключил.
Он успел сделать несколько шагов к двери, когда полный боли голос Химилкона окликнул:
— Постой.
— Что такое? — спросил Соклей. — И о чём ещё нам с тобой говорить?
Он надеялся, что фикникиец его остановит, но не слишком на это рассчитывал. Временами лучший способ поддерживать торг — показать, что ты не боишься покончить с ним. Временами. А когда... Понять когда — и есть умение торговать.
— Ну, раз ты такой... упрямый, пожалуй, я могу чуть уступить с трех драхм и трех оболов за двадцать листов, — сказал Химилкон. — Совсем немного, заметь.
— Да уж, — сказал Соклей. — Обычная-то цена — одна драхма и два обола, и это чуть не втрое меньше того, что ты пытаешься из меня выжать.
— Такая цена бывает, когда в Афины привозят много папируса, — возразил Химилкон. — Поскольку большинство египтян плывут через Родос, а я с прошлой осени скупал весь товар, вряд ли в этом году будет так дёшево.
— Легко тебе говорить, — ответил Соклей. — Но стоит побеспокоиться, что какой-нибудь крутобокий корабль из Александрии не двинулся прямиком в Афины. У них всегда основной груз — зерно, но капитаны вдобавок прихватывают и другие товары, папирус им всегда приносит хорошую прибыль.
— Тебе он тоже принесёт хорошую прибыль, — Химилкон изо всех сил старался, чтобы эта идея выглядела соблазнительно. Соклей отказывался выказывать свой интерес.
— Мне мог бы, — многозначительно произнёс он, — если бы ты сделал уступку в цене. Иначе... — он покачал головой.
Финикиец в поддельном испуге прижал ладони к лицу.
— И ты ещё меня грабителем называл! По-моему, это ты в первую очередь вознамерился лишить меня всей прибыли, которую я надеялся выручить за папирус.
— Да ты вообще не выручишь ничего, если поднимаешь цену так, что и говорить не о чем, — возмутился Соклей. — И у меня тоже должна остаться возможность её поднять, чтобы самому получить прибыль в Афинах. Если я не могу даже наполовину приблизить цену к нормальной, никто у меня ничего не купит. А раз не удастся продать папирус, могу его и не везти.