— Очень разумно, отец. — Сам Менедем предполагал, что Антигон и Деметрий пойдут против Птолемея, поскольку он был ближе и владел землями вдоль побережья Внутреннего моря, вокруг которого эллины собирались как лягушки у пруда. Но доводы Филодема были убедительными — достаточно убедительными, чтобы спорить с ним показалось нестоящим делом. Кроме того... — Мы все узнаем следующей весной.
— Несомненно, — мрачно усмехнулся Филодем.
— Ты все расспрашивал меня про Афины и прочие наши остановки, — сказал Менедем. — А что делалось тут, на Родосе?
— На Родосе? — вопрос, похоже, удивил отца. Филодем задумчиво помолчал. — Ну, полагаю, мы, наконец, устранили ущерб от наводнения. Жрецы принесли по этому случаю в жертву быка в храме Диониса возле агоры, и я принес домой отличный кусок говядины.
— Это добрые новости, отец, и то, что ты раздобыл хорошее мясо, и то, что дела, наконец, поправились.
Девять лет назад Родос пережил бурю, подобной которой не помнили и самые старые горожане. Вместе с проливным дождем на город обрушился град в мину весом, убив и ранив многих жителей. Что еще хуже, шторм случился в конце сезона дождей, когда за сточными канавами перестали следить, и они быстро засорились. Стремительно прибывающая вода не могла уйти за городские стены.
Родос похож на чашу со значительным перепадом высот. Низкая часть, агора и храм Диониса, были затоплены, и даже храм Асклепия оказался под угрозой. Люди цеплялись за крыши, статуи и кроны деревьев, чтобы спастись от бушующей воды.
Наконец часть западной стены города обвалилась, позволив потоку устремиться в море. Все могло быть еще хуже. Если бы Родос построили из глиняного кирпича, как Афины, множество домов бы развалилось и люди, спасавшиеся на их крышах, могли бы утонуть. Но и так погибло более пятисот человек.
— Неужели прошло уже девять лет? — спросил Менедем. — Кажется, что все было не так давно.
К его удивлению отец рассмеялся.
— Что ж, сын, похоже, ты, наконец, становишься мужчиной. Это один из признаков, когда прошлое в твоей памяти начинает сжиматься. Ты родился полжизни назад, но иногда мне кажется, что прошла пара лет, — он удивленно тряхнул головой. — Клянусь собакой, иногда это больше похоже на пару месяцев.
— Только не мне, — сказал Менедем. С его точки зрения он прожил уже долгую жизнь — что может казаться человеку дольше? Если двадцать восемь лет не вечность, то что тогда?
Но девять лет со времен наводнения все же каким-то образом сжались, как и сказал отец. Может, когда Менедем станет старше, двадцать восемь лет тоже скомкаются? Маловероятно, но все-таки он бы не решился утверждать, что это невозможно.
Отец задумчиво отпил вино.
— Время — дело очень странное. Вот если бы философы хотели сделать что-нибудь действительно полезное вместо пустой болтовни, они бы разобрались, как оно работает. Но этого от них не дождешься.
— Соклей ходил в Лицей, когда мы были в Афинах, — заметил Менедем.
— В самом деле? О чем он думал?
— Вместо того, чтобы сжаться, его время растянулось. Он обнаружил, что стал там чужим. Он продал философам папирус и чернила за возмутительную цену.
Филодем одобрительно ухмыльнулся.
— Вот молодец! Я не мог бы придумать способа вернее доказать, что победил свое прошлое.
Менедем не знал, победил ли брат прошлое, или просто ушел от него. И считал, что сам Соклей тоже не знал наверняка. Но снова не видел смысла спорить с отцом.
— А как дела дома? — спросил он. — Твоя жена и Сикон до сих пор ссорятся, как только ты отвернешься?
— Здесь не все идеально, Бавкида еще время от времени устраивает повару встряску. И уверен, что Сикон порой покупает какую-нибудь дорогущую рыбу просто чтобы позлить ее. Но они ладят гораздо лучше, чем раньше. Теперь они ссорятся не так часто и рьяно, — по голосу Филодема было понятно, как искренне он этому рад.
И Менедем тоже.
— Хорошо. Мне никогда не нравилось оказываться между ними, когда они начинали орать друг на друга. И оба оскорблялись, что я не встаю ни на чью сторону.
— О да! — склонил голову Филодем. — Со мной такое тоже бывало. Но, хвала богам, в последнее время не так часто.
— Хорошо, — повторил Менедем. Он больше ничего не спросил о Бавкиде. Пусть они и живут в одном доме, не подобает ему расспрашивать о жене отца. И это может пробудить подозрения — последнее, чего бы хотелось Менедему.
А первое, чего бы ему хотелось — Бавкиду. Он знал это уже несколько лет. И ничего не делал, как сильно бы не хотел — точнее, именно потому, что так сильно хотел. Не делал, и надеялся, что и не сделает. Он сражался в этой молчаливой, одинокой битве с тех пор, как желание впервые расцвело внутри него. И он победит.
Было бы легче — намного легче — верить в это, если бы он не начал понимать, что Бавкида тоже его хочет. Менедем одним глотком допил вино, но вино здесь не поможет.
***
Соклею казалось, что он едет на этом несчастном осле целую вечность. На самом деле он покинул Родос пару часов назад. Он выехал около полудня, а сейчас солнце не прошло и половину пути по юго-западу небосвода. Умом Соклей это понимал, но зад и бедра считали иначе.
Он проехал около восьмидесяти стадий на юго-запад и не так давно миновал Ялиссос. Вместе с Линдосом и Камиросом, Ялиссос был одним из крупнейших поселений на острове, прежде чем они объединились, чтобы построить полис Родос. Ялиссос никогда не был полисом в полном смысле этого слова.
Это был не город, а сообщество деревень с удачно расположенной крепостью на близлежащем холме. За сотню лет с тех пор, как полис Родос стал самым важным местом на севере острова — точнее, на всем острове — эти деревни уменьшились, но все же продолжали жить, как дряхлая олива, дающая зеленые ростки каждый раз, когда приходят живительные дожди.
Впереди дорога поднималась к крутым холмам, а дальше на юго-запад — к горе Атабирион, высшей точке Родоса. У нижнего края возвышенности располагались оливковые рощи и ферма Дамонакса — о ее продукции Соклей знал больше, чем хотелось бы. Хорошая земля для олив — не так близко к побережью, чтобы урожай испортили мухи, но и не так высоко, чтобы его побили холода.
Еще до того, как добрался до фермы Дамонакса, Соклей порадовался, что нанял осла, а не пошел пешком, и не только потому, что перенес боль со ступней на заднюю часть туловища.
Когда на них с лаем и рычанием набросился пес с фермы, осел удачно сбил его с ног копытом. Поднявшись, пес убежал быстрее, чем появился. Его визг музыкой отдавался в ушах Соклея.
— Какой молодец! — воскликнул он, потрепав ослика по шее. Вряд ли это много значило для животного. Оно больше обрадовалось, когда с него слезли и дали попастись на мягкой зеленой траве у ручья.
Пара хрюшек с кустиками щетины вдоль хребтов рылись в мусоре возле дома Дамонакса. Привязанная к дереву коза щипала вокруг него траву и, вставая на задние ноги, пыталась добраться до нежных побегов и веточек. Между домом и амбаром скреблись и кудахтали куры.
Из амбара вышел загорелый мужчина средних лет в коротком хитоне и крепких сандалиях. Он поскреб косматую бороду, которую носил не вопреки моде, как Соклей, а скорее по незнанию, и раздавил что-то между пальцами.
Вытерев руки о хитон, он крикнул:
— Если ты пришел собирать оливки, то еще слишком рано, и ты должен принести собственную палку, чтобы сбивать их с деревьев.
Соклей посмотрел на оливковую рощу. Безусловно, оливки зрели на ветках, становясь темнее и наливаясь маслом. Он повернулся к смотрителю.
— Я здесь не ради урожая. Я Соклей, сын Лисистрата, шурин Дамонакса. А ты, должно быть, Антибас.
— Это я, молодой господин. Радуйся, и приятно познакомиться. Прости, что не узнал тебя. Я ожидал кого-то... э-э-э... повнушительней
Он смущенно поковырял землю мыском сандалии.
«Кого-то более ухоженного и надушенного, вот что он имел в виду. Кого-то, похожего на его хозяина», — беззлобно подумал Соклей. Соскользнув с осла, он с облегчением вздохнул и потер ляжки. Антибас сочувственно усмехнулся.
— Дамонакс, моя сестра и их сын здесь? — спросил Соклей. Так ему сказали рабы в Родосе. Если они ошиблись или соврали ради забавы, его зад разболится еще сильнее по пути назад.
Но Антибас склонил голову и указал на дом.
— О да, господин, они здесь. Хочешь, чтобы я позаботился о твоем осле?
— Будь так добр. — Соклей подошел к двери и постучал, задаваясь вопросом, откроет ли ему сам зять.
Но нет, деревенские привычки Дамонакса не заходили так далеко. Эту честь оказал Соклею один из рабов, знакомый еще по Родосу. В отличие от Антибаса, он узнал новоприбывшего. Слегка поклонившись, раб сказал:
— Радуйся, о наилучший. Приветствую тебя от имени моего господина. Прошу, входи.
— Благодарю, Атис, — ответил Соклей, и раб-лидиец просиял от гордости за то, что его имя запомнили.
Соклей не сказал этого вслух, но дом показался ему тесным и темным, особенно в сравнении с великолепным домом Дамонакса в городе.