— Все в порядке? — тихо спросил Соклей.
— Все прекрасно. У меня есть сын, и я не стала причиной никакого скандала. Чего еще желать?
В голосе сестры сквозила горечь или ему показалось? Соклей не осмелился спросить. Его никогда не беспокоило отношение эллинов к женщинам. Но его волновало отношение Дамонакса к Эринне.
Зять вернулся в комнату, и вскоре раб принес лампы. Их свет безуспешно боролся с мраком, желтые сияющие озерца становились все слабее и хрупче по мере того, как сгущались сумерки. Соклей снова зевнул, на этот раз непритворно.
— Должно быть, ты устал, — сказала Эринна — она поняла намек, который упустил Дамонакс.
— Немного, — признал Соклей. — Дневной сон помог меньше, чем я ожидал.
Раб с лампой в руках проводил Соклея в его комнату. Он не собирался немедленно ложиться спать, но заняться больше было нечем. Он не взял с собой книгу, да и читать при свете лампы занятие не из лучших. Соклей вытянулся на кровати и уставился на потолочные балки, по которым сновала маленькая ящерка, охотясь на мух, комаров и пауков.
Когда он очнулся, в комнате стало совсем темно, за исключением узкой полосы лунного света, косо падавшей из окна. Запах горячего масла говорил о том, что лампа догорела не так давно. Зевнув, Соклей достал из-под кровати горшок, помочился, и опять лег. Он немного посмотрел, как лунный свет крадется по полу, затем сон снова сморил его.
Он проснулся, когда небо из темно-синего стало предрассветно-серым. Рано, но не слишком. Шумы в доме говорили, что кто-то встал еще раньше. Со времен, когда Эринна была младенцем, Соклей помнил, что дети просыпаются, когда захотят, а не когда их об этом просят.
И конечно, спустившись в столовую, он обнаружил там рабыню, кормившую Полидора кусочками булки и сильно разведенным вином, которое стекало по подбородку малыша.
— Радуйся, господин, — сказала женщина. — Я надеюсь, это не он тебя потревожил. — Если бы Соклея разбудил Полидор, у нее могли быть неприятности.
Соклей мотнул головой.
— Нет, я сам проснулся. Можешь принести мне хлеба, масла и вина, или скажи, где они лежат, я сам возьму?
— Я принесу, господин. Ты сможешь присмотреть, чтобы он не слез с этого стула, пока меня нет?
— Конечно. — Соклей показал племяннику язык, и глаза малыша расширились. Он засмеялся и тоже высунул язык.
Соклей завтракал, когда пришел Дамонакс.
— Радуйся, — сказал зять. — Готов выйти пораньше, да?
— Я бы предпочел передвигаться утром, а не в самую жару, — ответил Соклей. — Мы поедем на ослах или пойдем пешком?
— Я собирался идти пешком. — Дамонакс посмотрел на ноги Соклея. — Хочешь позаимствовать пару сандалий? Если не подойдут мои, возьмем у Антибаса.
— Ты очень добр, о наилучший, но не беспокойся. В море я привык везде ходить босиком.
Дамонакс пожал плечами.
— Как пожелаешь. — Он исчез в кухне и вернулся с таким же завтраком, как у Соклея. Дамонакс ел быстро и закончил почти одновременно с гостем. Стряхивая крошки с рук, он сказал: — Ну что, тогда пойдем?
— Веди, я за тобой.
Снаружи светило солнце. Ферма Дамонакса, загороженная с востока горой, оставалась в тени немного дольше. Дамонакс бодро зашагал к возвышенности, и, похоже, удивился тому, что Соклей без труда поспевает за ним.
— Твои ноги и правда ко всему привычны, — пробормотал он.
— Это точно. — Соклей постарался не выдать голосом веселья. — Не помню, когда последний раз носил обувь, мои подошвы твердые, как кожа. Я бы предложил бежать наперегонки, но ты знаешь, куда мы идем, а я нет. Да и если бы знал, ты, скорее всего, все равно бы выиграл — я не умею быстро бегать.
Дамонакс склонил голову набок, явно с трудом веря услышанному.
— Но разве не ты едва не попал на Олимпийские игры пару лет назад?
— Я?! — рассмеялся Соклей, затем щелкнул пальцами. — А, знаю, почему ты так подумал. Это был не я, а Менедем.
— Как скажешь. — Дамонакс ожидал, что Соклей все же предложит бежать или сделать ставку, кто из них быстрее, или чего-то в этом роде. И только после того, как тот продолжил спокойно шагать, до него дошло, что шурин, вероятно, все же говорил правду.
С горы к морю сбегали несколько ручейков. Большинство из них летом пересыхали, превращаясь в каменистые канавы, но один держался и в самое засушливое время. Когда Соклей с Дамонаксом подошли к берегу, из-под ног у них прыснул заяц.
— Ручей питает ту реку? — указал вперед Соклей.
— Верно, — склонил голову Дамонакс. — Мы пойдем вдоль нее, пока не доберемся до Долины бабочек.
Пару минут спустя они спугнули еще одного зайца. Дамонакс вздохнул, жалея, что не взял с собой охотничьих собак. В кустах скрылась мышь. Свернулся в клубок ежик. Ящерица на камне у ручья изучала путников черными глазами-бусинками. Она высунула язык, будто в насмешку.
Через некоторое время Дамонакс остановился и зачерпнул рукой воду.
— Тяжело, — заметил он.
— Да. — Соклей тоже попил воды и побрызгал на лицо. Это было приятно.
Они пошли дальше. Поток слегка свернул к северу.
— Вон там! — воскликнул Дамонакс. — Видишь те верхушки деревьев? Сами деревья растут внизу в долине, иначе ты увидел бы их целиком. Почти пришли.
Долина бабочек оказалась длинной и узкой. Соклей задумался, как долго река прорезала ее в твердом сером камне. Ветки деревьев сплетались над журчащей водой, давая тень и прохладу. Соклей принюхался. Ноздри заполнил слабый, чем-то знакомый пряный аромат.
— Что это? — спросил он, снова принюхиваясь.
— Стиракс. Из его смолы делают ладан. Бабочкам, похоже, тоже нравится этот запах.
— Ах, да, бабочки. — Когда глаза Соклея привыкли к полумраку, он их увидел и зачарованно вздохнул. Они сидели повсюду, на камнях, на стволах деревьев. Их любимым местом, похоже, был большой поросший мхом камень у маленького водопада в дальнем конце долины. Возможно, бабочкам нравился клубившийся там влажный туман.
— Это изумительно! — воскликнул Соклей. — Благодарю, что привел меня сюда!
— Не за что, — ответил Дамонакс с таким видом, будто самолично создал эту долину на радость шурину.
Соклей осторожно снял бабочку с ветки. Ее тельце было длиной с сустав его большого пальца, но намного тоньше. По темно-коричневым, почти черным крыльям шла желтая полоса. Когда бабочка вяло попыталась улететь, Соклей увидел, что снизу крылья густо-красные с несколькими темными точками. Вскоре насекомое смирилось с судьбой и спокойно сидело в руке.
— Прости, о наилучший, но это не бабочка, — произнес Соклей, изучив его еще немного.
— Да? — поднял бровь Дамонакс. — А кто же? Скат? Или, может, оливка?
Соклей улыбнулся сарказму, но все же ответил:
— Мотылек.
— Во имя собаки, а в чем разница?
— А, наверное, Теофраст пропустил эту лекцию, когда ты учился в Лицее. Бабочки складывают крылья на спине, а мотыльки расправляют так, как этот. И у бабочек тонкие усики, а у мотыльков толстые и волосатые — как эти. Если это не черты, присущие мотылькам, то что тогда?
— Полагаю, ничего, — ответил Дамонакс. — Но ты пошел бы сюда, если бы я позвал тебя посмотреть Долину мотыльков?
— Я? Возможно. Я очень любопытен. Но признаю, многие бы не пошли. — Соклей посадил мотылька на место, и тот повозился среди других и снова застыл. — А почему птицы не едят их, пока не лопнут?
— Это я могу тебе объяснить, я видел, как птицы клюют этих бабочек... то есть, мотыльков. — Дамонакс исправил свою ошибку раньше, чем это мог бы сделать Соклей. — Они их клюют, но не глотают. Эти ба... мотыльки, наверное, невкусные.
— Как интересно! — воскликнул Соклей. — И значит, их тут никто не беспокоит целое лето?
Дамонакс склонил голову.
— Верно. Когда приходят осенние дожди, они спариваются — некоторые при этом даже падают в воду — а потом улетают, и их можно увидеть по всему острову. Но когда весной начинается сушь, они снова здесь.
— Почему бы и нет? — Соклей оглядел долину с трепетом, смешанным с нежностью. — В конце концов, они тоже родосцы.
***
Менедем наблюдал, как отец просматривает записи, которые Соклей вел во время путешествия в Афины.
— Мне почти жаль, что приходится нанимать гребцов, — заметил Филодем. — Они съедают добрую часть прибыли. Если бы вы отправились на крутобоком судне...
— То добрались бы туда с опозданием, — сказал Менедем. — А так рынок некоторое время оказался в нашем полном распоряжении. Кто знает, что было бы, если бы мы пришли вторыми. И тогда нам уж точно пришлось бы везти оливковое масло Дамонакса.
— Полагаю, что так, — но Филодем все равно казался огорченным. И у него на то были причины: — Ну почему у твоего брата такой мелкий почерк? С моей дальнозоркостью его закорючки просто сводят с ума.
— Прости, отец, но сейчас я не могу ничего с этим поделать.
В андрон вошел раб.
— Простите, господин, но там пришел человек... — Филодем начал вставать, но раб продолжил: — Нет, господин, не к вам, а к молодому хозяину.