— Ко мне? — удивился Менедем.
— Тебя застукал какой-то обманутый муж? — поинтересовался отец.
«Надеюсь, нет», — подумал Менедем, но не успел произнести этого вслух. Филодем сказал рабу:
— Приведи его сюда. Я хочу сам посмотреть.
Менедем даже не мог возразить, лишь с несчастным видом следил, как раб поспешно удаляется из андрона.
Когда же гость появился, юноша испытал облегчение.
— Это адмирал Евдем! — сообщил он и добавил, — И, если тебе интересно, к его жене я не имею никакого отношения.
Филодем только хмыкнул на это.
Евдему было около сорока-сорока пяти лет, кожа его, обожженная солнцем, была темного, орехового, цвета. Его борода была седа, нос загнут крючком, а от взгляда суровых глаз, казалось, не укрывалось ничего.
— Радуйся, Филодем, — сказал он, входя в андрон,
— Мне нужно переговорить с твоим сыном. Надеюсь, я ничему не помешал.
— Ничему, что не могло бы подождать, благороднейший. — Филодем умел быть вежливым, просто не утруждал себя этим, говоря с Менедемом.
— Хорошо. — Евдем повернулся к юноше.
— Так ты вернулся из Афин несколько раньше, чем ожидалось.
— Именно, — сказал Менедем, удивляясь про себя, почему адмирала это волнует.
Евдем был не из тех, кто тянет кота за хвост. Коротко склонив голову, он сказал:
— Не хочешь ли повести «Дикайосину» в рейд против пиратов? Печально, что не ты стал ее первым капитаном, поскольку именно тебе принадлежит идея подобных кораблей, но я понимаю, ты должен зарабатывать на жизнь. Тем не менее, кто может управиться с торговой галерой, тот может командовать и военным кораблем. И даже должен. Чем больше народу будет это уметь, тем лучше для полиса. Что скажешь?
— Когда отплываем? — выпалил едва не лопнувший от гордости Менедем. Он повернулся посмотреть, что скажет отец: родосский адмирал только что признал его сына не только хорошим мореплавателем, но и изобретателем тригемолии. Но Филодем с тем же успехом мог бы быть каменной статуей. Менедем тихонько вздохнул. Он и не ожидал другого.
— Завтра на рассвете, — сказал Евдем. — Ты придешь?
— Да, наилучший, приду.
— Хорошо. Тогда до завтра. Рад был повидаться, Филодем. — Адмирал повернулся и ушел. Как любой моряк, он ходил босиком и носил только хитон, хоть и из очень тонкой белой шерсти.
— Тебя зовут капитаном на одну из этих новомодных военных галер? — спросил Филодем.
— Да, отец.
— Неплохо. — Из уст отца это была наивысшая похвала. — Примерно в твоем возрасте я впервые командовал триремой. Мореходный сезон подходит к концу. Надеюсь, тебе повезет, и ты воздашь пиратам по заслугам, — в этом взгляды Филодема и его сына полностью совпадали.
— Я уже отбивался от них на акатосе, — заметил Менедем. — Теперь преимущество будет на моей стороне.
Он проснулся до восхода солнца, знал, что так и будет. Единственным вопросом перед сном было: удастся ли ему отдохнуть или волнение не даст этого сделать. Но, после некоторого времени в темноте, волнение ушло.
А сейчас он запустил пальцы в волосы, даже не думая успеть побриться, и поспешил на кухню, чтобы захватить кусок хлеба, который можно будет съесть по дороге в гавань.
Он уже было направился к входной двери, как кто-то позади крикнул:
— Хорошей дороги, Менедем!
И этот окрик заставил его остановиться.
— Спасибо, Бавкида. Зачем ты поднялась так рано?
— Хотела попрощаться с тобой, — ответила жена Филодема. — Твой отец
очень тобой гордится, — добавила она после некоторого молчания.
— Думаешь? — Бесцветным тоном спросил Менедем. На его взгляд угрюмое «неплохо» никак не могло означать большую гордость.
Но Бавкида склонила голову.
— Да. И я горжусь.
Она сделала пару шагов к нему, остановилась и опасливо осмотрелась, нет ли поблизости рабов, которые могут увидеть их вдвоем.
Менедем понимал и разделял ее тревогу.
— Я лучше пойду, — сказал он и ушел.
Однако вниз по улицам Родоса к гавани он шел, ощущая себя подобно быстрокрылому Гермесу: казалось, что ноги совсем не касаются утоптанной земли. Бавкида гордилась им! Она так сказала! Каждый кусочек черствого хлеба казался сейчас амброзией. Да, любовь — болезнь, но какая сладкая!
На самом деле, улицы Родоса были вовсе не такими тихими. Хоть восток только-только начал сереть, со стороны храма Аполлона на юго-западе уже доносились звуки хмельной песни.
Несомненно, это симпосиаты возвращаются домой после ночи — долгой ночи — пьянства и распутства. Менедем усмехнулся. Он тоже раз-другой возвращался под утро, перебудив своими песнями весь дом. Он снова рассмеялся, вспомнив, в какую ярость пришел тогда отец.
Военную гавань патрулировал караульный с факелом.
— Прости, о наилучший, не скажешь ли, где стоит «Дикайосина»? — спросил Менедем.
— А кто спрашивает? — дыхание стражника тоже отдавало вином, хоть он и не пировал всю ночь.
— Менедем, сын Филодема, я буду ее капитаном, — в голосе звучала гордость, которую Менедем ощутил, когда Евдем назначил его капитаном.
Стражник указал в сторону сараев на западной стороне гавани. В узких зданиях раньше размещались триремы, а теперь и тригемолии.
Корабельные ангары на южной стороне были шире, чтобы вместить большие, сверкающие военные галеры: сухие корабли были легче и, следовательно, быстрее, чем подмоченные, поэтому и тратилось так много времени на то, чтобы вытащить их из воды и убрать под навес.
Трое или четверо мужчин с веслами и подушками направились к сараю, ни о чем не спросив сторожа. Менедем бросился за гребцами: ему необязательно было быть на корабле первым, но он хотел оказаться там быстрее большинства из команды.
Ему это удалось: на борту «Дикайосины» была лишь пара десятков человек. На «Афродите» это была бы значительная часть команды, но для тригемолии мелочь. Как и трирема, этот корабль вмещал сто семьдесят гребцов и отряд пехотинцев, однако люди с задних рядов из гребцов превращались в воинов, стоило только убрать скамьи.
К Менедему подошел лысый дородный мужчина.
— В этом плавании ты что ли будешь капитаном? — спросил он. Менедем кивнул головой, и человек продолжил:
— Приятно познакомиться. Я Филократ, сын Тимократа, твой келевст. Это ты придумал такие корабли?
— Да, я, — ответил Менедем.
Филократ протянул руку и Менедем пожал ее.
— Должно быть, какой-то бог вложил эту идею тебе в голову, — заметил келевст, — такая она гладкая и миленькая как свинка.
Его улыбка была щербатой: не хватало переднего зуба. Менедем улыбнулся в ответ: Филократ напомнил ему Диоклея.
— Ты управлял чем-нибудь подобным раньше? — спросил келевст.
— Нет. Последние несколько лет я был капитаном «Афродиты», судна в двадцать весел.
— Ах да, конечно. Знаю ее. — Раздосадованный забывчивостью Филократ стукнул себя ладонью по голове. — Ну ладно. Главное отличие этого корабля заключается в том, что не все на «Дикайоcине» слышат, что ты кричишь. Она слишком большая, и многие гребцы находятся внизу. Мы задаем ритм с помощью дудок и барабанов, а приказы тебе придется передавать через помощников. Помни об этом и рассчитывай на них. Они оба — хорошие люди.
Менедем встретился с ними через несколько мгновений. Первый, Ксенагор, оказался высоким и худым человеком со сломанным носом. А со вторым, Никандром, Менедем уже был знаком — они состязались в беге, и обычно Менедем побеждал.
К этому моменту гребцы заполонили сарай и высыпали на пристань по обе стороны. Занимался рассвет. Восходящее солнце освещало сарай.
— Похоже, что мы готовы, — сказал Филократ, и Менедем склонил голову. Начальник гребцов подождал, а потом прищелкнул пальцами:
— Ах, точно, ты ж никогда этого не делал. Ты должен скомандовать: «Спустить на воду!».
— Спустить на воду! — закричал Менедем и стал ждать, что произойдет дальше.
С ревом гребцы и солдаты стали толкать «Дикайоcину» по наклонному трапу сарая в воду. Команда «Афродиты» с трудом справлялась с этим.
Однако для толпы гребцов и солдат с тригемолии дело казалось легким. Корабль сошел на воду, и люди стали подниматься на борт. За ними — келевст, помощники и Менедем.
Надводный борт «Дикайоcины» был значительно выше, чем у торговой галеры. Стоя на корме, держа в руках рулевые весла, Менедем чувствовал, что видит все вокруг так, как видит бог.
— Будешь рулить сам? — спросил Филократ.
— Да, клянусь собакой. — Ответил Менедем, — Я хочу выяснить, как она себя ведет. Я не какой-нибудь позолоченный франт, я знаю, как управлять.
— Отлично. Тогда — вперед — Филократ пробил в гонг, гребцы взялись за работу, и «Дикайоcина» заскользила через гавань, направляясь в открытое море.
Свежий ветер ударил в лицо, и Менедем широко улыбнулся. Он чувствовал себя подобно человеку, который всю жизнь ездил на ослах и внезапно ему предложили пересесть на нисейского скакуна. Корабль двигался. Он был создан для скорости и легко набирал ее.