— Соклей не любит много пить, когда играет в игры, — сказал Менедем и поспешил из дома, прежде чем отец успел начать петь хвалебные гимны его брату. Он слышал их слишком много раз и не хотел слушать еще.
Когда он подошел к двери дядиного дома, Соклей открыл ее.
— Рабы уже легли спать. Я буду следить, чтобы лампы были полны, а вино подавалось – но это не значит, что нам следует много пить. Игра заслуживает ясной головы.
— Рабы — ленивые создания, — заметил Менедем, забыв, что они, без сомнения, работали с самого восхода солнца. Он положил руку на плечо кузена. — Я говорил отцу, что ты не станешь налегать на вино.
— Ты же меня знаешь. Мы знаем друг друга. Мы такие, какие есть, нравится нам это или нет. Судя по тону Соклея, он не был уверен, что ему всегда это нравилось. Он отступил в сторону, пропуская Менедема. — Входи. Я поставил игровую доску в андроне.
Войдя в эту мужскую обитель, Менедем обнаружил, что Соклей расставил лампы так, чтобы они лучше освещали доску. Миска с оливками и еще одна с фигами стояли на маленьком круглом столике рядом, так что двоюродные братья могли перекусить во время игры. Соклей наполнил две чаши вином. Отхлебнув, Менедем сказал:
— Что это? Вино разбавлено водой один к трем?
— Именно, — подтвердил Соклей. — Немного слабовато, но это именно то, что нужно, если мы собираемся сосредоточиться на игре.
На вкус Менедема воды многовато, но он не стал придираться, а сел играть, выбрав белые фигуры. Соклею достались черные. В «Диаграммисмос» играли на квадратной клетчатой доске двенадцать на двенадцать. У каждого игрока было по тридцать фигур, расставленных в начале игры на каждой клетке одного цвета первых пяти рядов.
Игра белыми фигурами должна была дать небольшое преимущество. Менедем знал, что ему понадобится вся помощь, которую он сможет получить, а возможно, и больше. Он схватил одну из костяных собак и толкнул ее вперед на одну клетку.
Соклей ответил ходом на дальней стороне доски. Борьба развивалась стремительно. Всякий раз, когда Менедем перемещал своих собак так, чтобы зажать между двумя белыми, вертикально, горизонтально или по диагонали, он захватывал вражескую фигуру. Всякий раз, когда его двоюродный брат захватывал его белую фигуру между двумя своими черными, фигура Менедема терялась.
Умный ход мог захватить больше одной фигуры за раз; фигура также могла быть принесена в жертву, чтобы захватить одну или, если повезет, больше фигур противника. Фигура могла перепрыгнуть через врага на открытую клетку сразу за ним, но не обязательно захватывать ее таким образом.
Соклей собрал своих собачек в строй, который опытные игроки называли полисом. Менедем попытался отыграться, но его мысли были заняты не только игрой. Вскоре у него осталась всего одна фигура, и Соклей, имея в запасе восемь черных фигур, загнал ее в угол и поймал.
— Попался! – сказал он, забирая последнюю белую собаку. – Повторим?
— Да, давай, — ответил Менедем. — Ты играешь лучше, чем я, но я тоже кое-что умею. Они расставили фигуры. Менедем снова пошел первым. Во второй раз он оказал Соклею более серьезное сопротивление, но снова проиграл.
Соклей выстроил фигуры, чтобы показать ключевой момент в конце игры. — Если бы ты пошел сюда, а не сюда, у меня были бы неприятности, — сказал он, двигая фигуру, отличную от той, которую выбрал Менедем. — Видишь?
— Боюсь, что да, — с сожалением ответил Менедем. — Я полагаю, ты собираешься взять с собой эту треклятую доску, когда мы отплывем в следующем сезоне, не так ли, чтобы каждый вечер обыгрывать меня, как дурака?
— Это будет не так уж плохо, — сказал Соклей, который явно намеревался так и поступить. — Время от времени ты выигрываешь, и становишься лучше, когда мы играем регулярно. Я это видел. И смотреть тоже весело. Это поможет сохранить команде веселый настрой.
— Может быть, — Менедем все же оставался при своем мнении. — Но вот что я тебе скажу: когда кто-то, наблюдая за игрой, говорит: «Ты, тупой идиот, тебе надо было сходить туда», я не думаю, что это весело. Мне хочется угостить такого негодяя затрещиной.
— М-м-м, это правда. Мне тоже, — согласился Соклей. — Большинство людей умеют сдерживаться, но одного болтуна достаточно, чтобы все испортить. — Он помолчал, пробормотал что-то, потом произнес вслух, — Телеф сделал бы что-нибудь подобное, а потом посмеялся бы.
— Скорее всего. Но мы с ним прощаемся. Он плавал с нами четыре года подряд, и этот год будет последним, — сказал Менедем.
— Давно пора. — Соклей потянулся за фигурами, которые стояли на столе у доски. — Еще одна игра? После этого я, пожалуй, пойду спать.
— Хорошо. Почему бы и нет? — Менедем вместе с ним расставил фигуры и сделал первый ход. И снова дал Соклею жестокий бой. И снова Соклей победил. Вздохнув, Менедем помог сложить фигуры обратно в ящик, встроенный в игровую доску.
Почти, — сказал он. — Почти, но не совсем. Ты и дядю Лисистрата замучал этой игрой?
— На самом деле, мы с отцом играем на равых, — заметил Соклей. – Я давно не играл с дядей Филодемом, но судя по нашим с отцом воспоминаниям, он самый опасный игрок в семье.
— Так и есть.
Менедем помрачнел. Он не играл с отцом в «диаграммисмос» с тех пор, как был совсем юнцом. Тогда он проиграл, но списал это на юношескую неопытность. И сейчас ему совсем не хотелось повторять этот опыт. Зная отца, Менедем был уверен, что снова будет побежден и получит саркастические уроки игры вместе с поражением. Без этого он вполне мог и обойтись.
Соклей проигнорировал его замечание, что, вероятно, было к лучшему.
— Идем. Я провожу, — сказал он. — Хочешь, факельщик осветит тебе дорогу к дому? Могу разбудить раба.
— Если бы я шел через весь город, то да, — ответил Менедем. — Но через дорогу? Не стоит, мой дорогой, хотя благодарю за заботу. Прощай. — Он вышел, и Соклей закрыл за ним дверь.
Менедем посмотрел на свой дом. Ни в одном из окон, которые он мог видеть, не горел свет. Комната отца выходила окнами на дом дяди Лисистрата. Там тоже было темно, так что, вероятно, старик уже лег спать. Бесшумно ступая босыми ногами по утоптанной грязи улицы, Менедем обошел дом кругом, пока не увидел все окна. Нет, нигде не горел свет.
Небо тоже было темным. Луна не поднимется до полуночи. Праздник Геры проходил в ночь третьей четверти луны. Ранним вечером на западе низко сияла блуждающая звезда Зевса, но сейчас она садилась. Здания мешали Менедему убедиться, что она уже скрылась за горизонтом.
Блуждающая звезда Кроноса, тусклая и желтая, все еще светилась на юго-западе небосклона. Это был единственный небесный странник, которого мог видеть Менедем. Только мерцание звезд да проблески нескольких ламп, пробивающиеся сквозь щели ставен в других домах, давали возможность хоть что-то видеть.
Кто-то торопливо прошел по улице неподалеку. Рука Менедема легла на нож, который он носил на поясе. Может быть, мне все-таки следовало взять факельщика, — подумал он. Как и в любом эллинском городе, ночь была временем, когда выходили воры и разбойники. На Родосе их меньше, чем в других городах, по крайней мере, так всегда думал Менедем. Но встреча даже с одним могла обернуться бедой.
Однако путник, не обращая внимания на Менедема, спешил на юг, к центру города. Менедем поднес руку ко рту, чтоб приглушить смешок. Этот парень вовсе не собирался что-то красть, разве что чью-то любовь.
Вероятно, он намеревался схватить женщину — может быть какую-то конкретную или же какую попадется — когда участницы процессии будут возвращаться из храма Геры. Менедем и сам делал то же в прошлые годы. Иногда ему везло, иногда нет.
Еще одна тень, а за ней еще и еще, тоже скользнули на юг. Менедем оставался на месте. Сейчас для него была важна только одна женщина. Он знал, что Бавкида вернется на эту самую улицу. Ему не нужно искать ее. Она придет.
«И что потом? — спросил он себя. — Она все еще жена твоего отца. Если ты сделаешь что-нибудь подобное тому, что ты думаешь сделать…» — Он тряхнул головой. Менедем еще ничего не сделал или, во всяком случае, не сделал ничего особенного. Один поцелуй за три года — что это? Это не считается.
«Тебе не следует здесь находиться. Ты должен быть в постели. Ты должен спать». Неумолимая, как фурия, неумолимая, как штормовые волны совесть терзала его. Наконец, к собственному удивлению, он вернулся в дом.
«Может быть, я свернусь калачиком и просто засну. Утром я буду в порядке». Чувство добродетели было для него приятным новшеством.
Он лег, но сон не шел. Уставился в потолок, но в голове царил хаос. Он знал, что должен делать, и знал, чего хочет, но при этом первое не имело ничего общего со вторым. Вскоре темнота в его комнате стала чуть менее непроглядной. В окно пробивалась полоска лунного света. Менедем пробормотал проклятие.
Вскоре после того, как взошла луна, он услышал вдалеке сотни — нет, тысячи — женских голосов, исполнявших песню. Возвращаясь в полис из святилища, женщины Родоса восхваляли величие белорукой Геры. По мере их приближения хор становился все громче и слаще.
— О Гере на золотом троне пою я, о той, которой Рея жизнь дала, — пели женщины. — Царица бессмертных, выдающаяся своей красотой, жена и сестра громогласного Зевса. Великолепная, пред тобой на высоком Олимпе все стоят в благоговении и почитании, как Зевс в восхищении от грома.