Химилкон произнёс что-то язвительное на арамейском. Соклей так же язвительно ответил, и тоже на арамейском — напомнить Химилкону, что он понимает. Дальше они кричали друг на друга по-гречески. Химилкон снизил свою цену на пару оболов. Соклей презрительно рассмеялся. Финикиец, явно встревожившись, сбросил ещё. Соклей в ответ накинул один обол за свиток. Химилкон вопил, как будто его клеймили калёным железом, но Соклей игнорировал этот спектакль, отчего Химилкон ещё старательнее играл.
— Ты хочешь, чтобы моя жена и дети голодали! — крикнул он.
— А ты хочешь, чтобы голодал я, — возразил Соклей.
Химилкон скинул цену, затем ещё раз. Он понял, что папирус, который он купил, принесет ему меньше, чем ожидалось. Если он не продаст его Соклею, то кому он его продаст? На Родосе имелось только два или три писца, и они не исписали бы такой объем и за пять лет.
До тех пор, пока Соклей стоял на том, что вполне может пойти в Афины и без папируса, если финикиец не согласится с его ценой, он имел неплохой шанс эту цену заполучить. Так и вышло — Химилкон продал ему материал для письма за одну драхму и четыре обола рулон, меньше, чем за половину своей начальной цены.
Соклей понимал — остаётся только надеяться, что папируса в Афинах недостаёт.
Это позволит ему взвинтить продажную цену так, что выручит приличные деньги. А если нет... Если нет, — думал он, с таким же успехом и той же прибылью можно загрузить «Афродиту» и дамонаксовым оливковым маслом. Но потом он покачал головой. Масло тяжёлое, займёт много места. А папирус — наоборот. И куда приятнее торговаться с писцами и сочинителями, чем с торговцами маслом.
2
Воды Великой гавани Родоса сверкали под ярким утренним солнцем. Менедем стоял на корме «Афродиты», положив руки на рулевые весла. Он был готов отплыть немедленно, несмотря на то, что акатос ещё привязан к причалу.
— Мы взяли весь груз? — спросил он Соклея, в третий раз с тех пор, как с рассветом они пришли на галеру.
— Да, загружены полностью, — отвечал двоюродный брат. — Если только в последний момент не явятся рабы Дамонакса с парой сотен амфор оливкового масла.
— Собакой клянусь, лучше бы не являлись! — воскликнул Менедем. — Разве твой драгоценный зять не считает, что мы отправляемся послезавтра? Пусть тогда и тащат это масло, а потом несут обратно, когда обнаружат, что мы ушли.
— Хорошая выйдет шутка, — сказал Соклей. — Мы еще об этом услышим, когда вернёмся домой. А отцы, я уверен, узнают сразу же, — он вздохнул. — Семья, — судя по тону, это было ругательство.
— Похоже, в вашей команде не достает пары гребцов, — сказал с пристани отец Менедема.
«Семья», — подумал Менедем, имея в виду то же, что и Соклей, но вслух сказал только:
— Да, отец.
Он обратился к келевсту:
— Они же вот-вот должны появиться, да, Диоклей?
— Они должны быть уже здесь, — с несчастным видом ответил начальник гребцов, загорелый до черноты, лет сорока пяти, широкоплечий, с мозолистыми руками человека, который много лет махал вёслами. — Я говорил им, чтобы пришли пораньше. Если будут пьянствовать до последнего и задержат нас — заставлю их поплатиться, как только появятся, вот увидите.
Менедем не хотел бы сердить Диоклея. Несмотря на то, что келевст был старше лет на пятнадцать-двадцать, ему с избытком хватало смелости и физической силы. Большую часть времени Диоклей пребывал в добром расположении духа, но когда выходил из себя...
— Ахой, «Афродита»! — донеслось приветствие с пирса. К торговой галере спешил босой человек в одной набедренной повязке — точно, моряк. — Ахой! — прокричал он опять. — Вам нужен ещё гребец?
— Радуйся, Телеф. — Сам Менедем не обрадовался. Понизив голос, он спросил Диоклея: — Ты ведь не его ждешь?
— Нет, конечно, — не раздумывая отвечал Диоклей. — Он всегда появляется в последний момент, ищет, куда его возьмут.
— Разве мы хотим брать его на борт? — спросил Соклей. — Он же вор, пусть и не крал у своих, и отнюдь не храбрец.
— Знаю, знаю, — ответил Менедем. — И при первой возможности старается увильнуть от работы. Но он здесь, а других гребцов нет.
Соклей прикусил губу. Диоклей выглядел так, словно съел кусок тухлой рыбы. Менедем испытывал те же чувства. Но ни брат, ни келевст не сказали «нет».
Менедем со вздохом махнул Телефу, чтобы поднимался. Тот обрадованно заулыбался и взбежал по сходням на «Афродиту». С собой он принёс подушку, чтобы удобнее примостить зад на жёсткой скамье, куда вскоре и уселся. Через четверть часа на причале показался один из потерянных гребцов Диоклея, шатаясь, спешивший к акатосу. Наблюдая за ним, Менедем боялся, как бы тот не свалился с причала в море. Гребец поднялся на «Афродиту», правда, Соклею пришлось его подхватить, чтобы гуляка не упал лицом вниз на палубу.
Лисистрат на причале расхохотался. Он повидал немало моряков, возвращавшихся на корабль в таком состоянии. Точно так же и Филодем, но отец Менедема казался не весёлым, а недовольным. Взгляд, брошенный им на сына, говорил — отец считает, что и Менедем так же напьётся, едва Родос скроется за горизонтом. Это было нечестно и несправедливо, но Менедем знал — отец его и слушать не станет, поэтому просто переключился на моряка.
— Радуйся, Никодром, — произнёс он голосом, сладким, как неразбавленное ариосское с Хиоса. — Занимай своё место, мой дорогой, постараемся, чтобы из тебя вино потом вышло.
— Как прикажешь, капитан, — церемонно произнёс Никодром. Он нашёл свободное место на гребной скамье и рухнул на нее, едва не свалившись в проход.
— Может, стоит нам подождать ещё одного, — сказал Соклей. — Этот в таком состоянии, что до полудня будет грести как попало.
— Мы справимся, и он тоже, — ответил Менедем. — Зато так он придёт в себя быстрее, чем любым другим способом, — брат зло усмехнулся. — И сильнее будет жалеть о том, что напился.
— Красивого отплытия не выйдет, если он слишком пьян, чтобы держать ритм, — возразил Соклей.
Менедем закусил нижнюю губу. Слова попали в точку. Он любил покидать Родос с полной командой гребцов, когда весла поднимаются и опускаются так слаженно, будто «Афродита» — это пентера родосского военного флота. Большинство гребцов имели какой-никакой опыт на пентерах или меньших триремах, так что надежды не были напрасными. Но с пьяным Никодромом военный корабль из галеры точно не получится.
Менедем еще раздумывал, не изменить ли решение, когда один из вездесущих портовых бездельников крикнул с пристани:
— Я думал, вы уже загрузились, но там процессия рабов тащит сюда амфоры.
Менедем и Соклей обменялись отчаянными взглядами.
— Дамонакс! — воскликнули они хором, так же как и их отцы на причале. Менедем понял, что вопрос решился сам собой.
— Отдать концы! — крикнул он, и льняные канаты, удерживавшие «Афродиту» у причала, упали на нос и корму. — Давай-ка пошевеливаться, о наилучший, — кивнул Менедем Диоклею.
— Ты прав, капитан, — келевст взял небольшой бронзовый квадрат на цепочке и молоток и возвысил голос так, что его было слышно от кормы до носа: — Готовы, ребята? — Гребцы взялись за весла, ожидая команды. Диоклей ударил по квадрату: — Риппапай!
Гребцы дружно навалились на весла, даже Никодром. Диоклей ударил еще раз: — Риппапай! — На последнем слоге гребцы снова навалились. — Риппапай!
«Афродита» заскользила вперед, набирая скорость. — Риппапай! Риппапай!
— Счастливого пути! Берегите себя! — крикнул с причала Лисистрат. Филодем молча помахал. Менедем одной рукой помахал в ответ. Соклей с кормы напряженно вглядывался в пристань.
— О боги, — сказал он через пару минут. — А вот и рабы, и к воронам меня, если сам Дамонакс не с ними.
— Рассказывай, что там происходит, — попросил Менедем. — Мне пока нельзя оглядываться. — Торговая галера делила спокойные воды Великой гавани с парой крутобоких судов и множеством рыбачьих лодок. Менедем усмехнулся: — Не годится, если я отвлекусь и протараню кого-нибудь.
— Надеюсь, этого не случится, — сказал Соклей. — Возмещение ущерба, которое нам присудят... — он содрогнулся. — Не хочу даже думать об этом.
— Я тоже, — согласился Менедем, направляя галеру в узкий проход на севере гавани. — И не придется, если ты будешь умницей и расскажешь мне, что там творится.
— Ладно. — Но, к раздражению Менедема, брат опять замолчал. — Извини, — наконец сказал он, — крутобокое судно загораживало пристань, я ничего не видел. Теперь рабы опустили амфоры на землю, а Дамонакс что-то говорит нашим отцам. Он расстроен и стучит кулаком по ладони. Даже учитель риторики не смог бы выступать выразительнее.
— Мой отец и обола за это не даст, — предсказал Менедем.
— Похоже, ты прав. Дядя Филодем просто стоит и машет головой, снова и снова. Как там эти строки в «Илиаде», где Ахиллес молит Зевса, чтобы Патрокл отогнал Гектора от ахейских кораблей, а сам вернулся целым и невредимым? Зевс слышит его, но...
— «Дал Пелейону одно, а другое владыка отринул»1, — процитировал Менедем, хорошо знавший Гомера.
— Благодарю, дорогой, — ответил Соклей. — Как раз эту строку я и хотел. Разница только в том, что твой отец не внемлет ни одной мольбе Дамонакса. А Дамонакс-то ведёт себя всё безумнее. Теперь сложил руки рупором, пытается докричаться до нас.