— Что это за корабль, о наилучший?
Человек не ответил. Его будто поразила глухота или скудоумие. Будто. Соклей точно знал, в чем проблема. Обол явил чудо исцеления. Сунув монетку в рот, бездельник сказал:
— Это «Талия», друг мой.
— Изобилие, вот как? Хорошее название для торгового корабля. Кто ее хозяин?
Соклей задался вопросом, не попробует ли собеседник вытянуть из него еще обол. Родосец почти начал, но потом передумал.
— Она принадлежит Родоклу, сыну Симоса.
— Правда? — сказал Соклей, и тот человек склонил голову. — Значит, он разжился серебром. — Родокл был их соперником. До сей поры он не был серьезным соперником, его корабли были старше и меньше, чем «Афродита» и другие корабли Филодема и Лисистрата. Но «Талия» могла пойти куда угодно по Внутреннему морю и добраться туда очень быстро.
Соклей задумчиво поинтересовался:
— У него есть еще похожие?
Его собеседник снова оглох. Вместо того чтобы заплатить ему, Соклей повернулся спиной, заработав самые горячие проклятья в своей жизни. Он проигнорировал их и ушел. Бездельник стал ругаться еще громче, но денег от этого у него не прибавилось.
Соклей остановился у большого ветхого склада в двух шагах от воды. Никаких признаков жизни, пока он не заглянул в дверь и не закричал:
— Кто-то распродает на агоре разукрашенные чаши для питья, — он подождал. Ждать пришлось недолго. Из глубин здания донесся низкий гортанный голос.
— Распродает? — к Соклею вышел Химилкон-Финикиец, замотанный в свое длинное одеяние. На одном ухе блестела золотая серьга, еще больше золота сверкало на пальцах. Он заметил Соклея, и на узком лице с ястребиным носом появилась подозрительность.
— Ты лжец и мошенник! — начал он и продолжил в том же духе. Истощив запас греческих слов, Химилкон перешел на арамейский.
Поскольку он учил Соклея этому языку, тот кое-что понял. Но даже без этого самого звучания было достаточно, чтобы выразить недовольство Химилкона. Арамейский, с его хрипами, кашляньем и хмыканьем, был просто создан для гневных речей.
Когда Химилкон, наконец, чуть успокоился, Соклей вставил на арамейском:
— Мир тебе, друг мой.
— И тебе мир, — буркнул Химилкон. — Если ты не станешь вот так обманывать честных людей. Чего ты хочешь? Кроме как мутить воду, я хотел сказать.
— Мутить воду? Я? Ни в коем случае.
Соклей говорил на арамейском, так же как финикиец. Выучив язык, он радовался возможности освежить его. Он изо всех сил старался сохранять невинный вид. Вместо того чтобы тряхнуть головой, Соклей покачал ей. Он хотел вести себя так, будто арамейский — его родной.
Химилкон заметил. Мало что из происходящего вокруг оставалось для него незамеченным. Продолжая говорить на своем языке, он сказал:
— Большинство ионийцев, — а на арамейском все эллины назывались ионийцами, возможно потому, что именно их сначала повстречали говорящие на арамейском, — большинство ионийцев, кто соизволил выучить мой язык (а таких очень и очень мало) не стали бы утруждать себя жестами, которые использует мой народ.
— Если я что-то делаю, то делаю это хорошо, мой господин. Я хочу делать все как следует. — По-гречески Соклей никогда бы не назвал кого-то «господин», но на арамейском это было всего лишь вежливое обращение, еще одна иллюстрация различий между двумя этими языками и образом мыслей тех, кто на них говорил. Родосец порылся в памяти в поисках арамейского слова и, не найдя, вернулся к греческому: — Когда я что-то делаю, то делаю это тщательно.
— Твой раб знает тебя уже несколько лет и заметил эту черту.
Даже говоря по-гречески, Химилкон вставлял цветистые арамейские обороты. Соклей пытался не говорить как эллин, используя арамейский, но насколько хорошо это ему удавалось, это уже другая история.
Соклей задумался, кто еще это заметил. Обсуждая его за спиной, говорили ли люди что-нибудь вроде «Соклей сведет тебя с ума, стараясь не упустить ни одной мельчайшей детали»? Он надеялся, что да. Такая репутация не так уж и плоха.
Химилкон вернулся к арамейскому.
— Если ты, мой господин, явился не выкручивать мне печень своими шутками, то для чего же тогда ты нарушил мой покой?
— Посмотреть, что ты раздобыл, пока мы с Менедемом были в Афинах, — ответил Соклей. Ему пришлось сделать крохотную паузу, чтобы вспомнить множественное число второго лица в мужском роде — арамейское спряжение зависело от рода, в то время как греческие глаголы (за исключением причастий) — нет. — Чтобы узнать, нет ли у тебя чего-нибудь для нас на следующий мореходный сезон.
— Покупая у меня папирус, ты называл меня вором, — заметил Химилкон. — А теперь хочешь снова иметь со мной дело?
— Мне требовалось сбить цену, чтобы я смог добавить свой интерес и все равно продать его в Афинах, — по-гречески ответил Соклей — для его слабого арамейского мысль была слишком сложная. — И у меня получилось. Кроме того, скажи, что никогда не обзывал так меня, и я скажу, что ты лжец.
— Я? — Химилкон казался воплощением оскорбленного достоинства. Он тоже перешел на греческий. — Я спокоен. Я сдержан. Я благоразумен. — Соклей громко расхохотался, и Химилкон вспыхнул. — Я сейчас огрею тебя по башке доской.
— Спокойной, сдержанной, благоразумной доской, несомненно, — ответил Соклей.
Теперь и Химилкон рассмеялся.
— Никто, говорящий с детства на арамейском, никогда не назовет доску сдержанной или благоразумной. Вы, эллины, творите со своим языком все, что захотите. Вероятно, поэтому вы такие странные.
Теперь Соклей, вспомнив, что он эллин, тряхнул головой в знак несогласия.
— Мы не странные. Это вы, не эллины, все странные.
Химилкон хрипло расхохотался.
— О нет, великолепнейший, на этот раз ты ошибаешься. Каждый от Карии до Карфагена считает эллинов странными. И если отправишься дальше на восток, в Финикию, Египет или Персию, там скажут то же самое. Это подтверждает мои слова, не так ли?
Снова тоже рассмеялся, услыхав от варвара оборот, достойный философского диалога. И опять покачал головой.
— Прости, дорогой, но это не подтверждает ничего.
— Что? Почему? — и без того смуглое лицо Химилкона потемнело от гнева.
— Ну, разве каждый от Карии до Карфагена не считает египтян странными за их смешных богов с головами животных и эти картинки, которые они используют вместо букв?
— Египтяне, несомненно, странные. Они делают все наоборот.
Соклей рассмеялся снова, ведь Геродот писал о египтянах то же самое.
— И разве не каждый скажет, что иудеи странные с их невидимым богом, который запрещает им делать столько вполне обычных вещей?
— О да. Иудеи тоже странные, это уж точно. У них полно чудных обычаев, — Химилкон говорил с неодобрением и уверенностью, присущими только соседям.
— А кое-кто, — продолжил Соклей, — кое-кто, заметь, может даже назвать странными финикийцев.
— Что? — уставился на него Химилкон. — Что за чушь! Финикийцы странные? Да мы соль земли, самые обычные люди из всех. Как может кто-то, даже идиот, посчитать финикийцев странными?
— Ну, во-первых, в трудные времена вы сжигаете собственных детей, — ответил Соклей.
— Это не странность. Это набожность, чтобы показать богам, что мы их рабы и отдадим им всех и все, что у нас есть. Другие народы просто недостаточно религиозны, чтобы так поступать, вот им и кажется это странным.
— Вот именно! — воскликнул Соклей. — Что бы ни делал один народ, другому это покажется странным. Но это не доказывает, что народ и в самом деле странный.
— Ну... возможно, — сказал Химилкон. Соклей было подумал, что победил финикийца, но тот добавил: — Конечно вы, эллины, делаете очень много странного, вот поэтому вас все таковыми и считают.
— Ой, ладно, — раздраженно бросил Соклей. — Мы собирались пойти к тебе на склад.
— Кажется да, — похоже, Химилкона спор не рассердил. С опозданием Соклей понял, что ему повезло. Многих оскорбляет, когда с ними не соглашаются, а он не хотел оскорбить Химилкона, особенно собираясь заключить с ним сделку. Финикиец спросил: — Куда собираетесь следующей весной? От этого зависит, что я тебе покажу.
— Пока не знаю. Может, в Александрию. Я никогда там не был, но такой новый, открытый город дает много возможностей извлечь прибыль.
— В Александрию, — отозвался Химилкон. — Я тоже никогда там не был. А знаешь, во времена твоего деда или, может, прадеда, Родос был новым, открытым городом.
— Возможно, — неуверенно ответил Соклей. — Но у Родоса никогда не было всех богатств Египта.
— В те времена — нет, а сейчас — да, — сказал финикиец. Учитывая, что через Родос шли все торговые пути царства Птолемея, в его словах была доля истины, и довольно большая доля. Химилкон нырнул в свой склад и жестом поманил Соклея.
— Пойдем со мной.
Соклей с радостью повиновался. Склад Химилкона зачаровывал его — никогда не угадаешь, что там может найтись. Внутри Соклей немного постоял, чтобы глаза привыкли к полумраку. Ему требовалось видеть, куда идти, поскольку проходы между полками и шкафами были очень узкие.