Повсюду что-то торчало и так и норовило либо воткнуться в глаз, либо сбить с ног. Ноздри Соклея трепетали. Химилкон держал запас ладана, мирры, корицы, перца и других специй и благовоний, которые было труднее различить.
— Вот. — Химилкон остановился и вынул шкатулку необычной работы из светлого дерева, которое Соклей никогда раньше не видел. — Скажи, что ты думаешь... об этом.
Химилкон театральным жестом распахнул коробку.
— Янтарь! — воскликнул Соклей. Шкатулку наполняли драгоценные камни медового окраса. От нее тоже исходил слабый пряный аромат. Соклей взял один камешек. Даже неполированный, он все равно был гладкий.
— Там что, муха? — спросил он, поднося камень к глазам.
— Дай-ка посмотреть, — Химилкон забрал у него камень. — Какой-то жучок. В янтаре они часто бывают. В шкатулке есть и другие камни с чем-нибудь внутри.
— Мне это известно, — ответил Соклей. — Я просто хочу понять, как жучки попадают в камень. Как будто они застряли в сосновой смоле, а смола каким-то образом окаменела.
— Не представляю, как это могло бы произойти, — сказал Химилкон.
— И я, — согласился Соклей. — Но выглядит именно так, правда?
— Похоже. Но я показал тебе янтарь не из-за жучков, а потому, что он приходит с севера. В Александрии полно всяких диковин, поступающих вверх по Нилу, но есть ли там янтарь? Я так не думаю. Захотят ли ювелиры Александрии заполучить янтарь? Думаю, да.
Соклей тоже так считал, но не собирался признавать это перед Химилконом.
— Даже не знаю, хочу ли я купить янтарь, о наилучший. Все зависит от того, сколько мне придется за него заплатить, и сколько я смогу выручить в Александрии.
— А, ну конечно, — отозвался Химилкон. — Я этим тоже не ради здоровья занимаюсь, знаешь ли. Без прибыли я тебе эту красоту точно не продам.
— Без прибыли я ее точно не куплю, — они яростно уставились друг на друга. Соклей ничего другого и не ожидал. В некотором раздражении он спросил: — И сколько ты хочешь за весь янтарь в шкатулке?
— Три мины, — немедленно ответил Химилкон.
— Три мины? — Соклей сделал вид, что не верит своим ушам, хотя цена была более разумная, чем он ожидал. Но он не мог дать это понять финикийцу, иначе проиграет торг, даже не начав его. Он воздел руки к небу, чтобы изобразить отчаяние, которое должен был ощущать.
— Это смехотворно! — воскликнул он. — Если бы мне требовался кровопийца, я пошел бы в гостиницу и отдался клопам.
Химилкон состроил гримасу, будто выпил глоток уксуса.
— Смешной ты человек, — сказал он. — Я знаю, что вы, эллины, пишете комедии, чтобы ставить на сцене. Ты сейчас пытаешься изобразить одну из них? Я знаю, что ты хочешь написать что-нибудь.
— Только не комедию, клянусь египетской собакой, и я не шутил. Ты назвал цену, которую никак не мог ожидать, что я заплачу, — чем больше Соклей притворялся рассерженным, тем больше ощущал настоящий гнев. Он понимал, что в этом нет смысла, но такое уже происходило и раньше во время торга.
Уперев руки в боки, Химилкон заносчиво вопросил:
— Ну, о великолепнейший, и сколько же по вашему августейшему мнению стоит янтарь?
— Ну, мину или чуть-чуть больше, но не намного.
— Одну мину? Одну? — Химилкон выпучил глаза. Вены на его шее и лбу вздулись. Он обрушил на Соклея поток арамейского, который должен был сжечь не только склад, но и половину города. Его можно было бы свести к простому «нет», только очень, очень настойчивому.
— Осторожней, дорогой, а то поранишься, — сказал Соклей.
— О нет. О нет. — Химилкон мотал головой, от расстройства забыв подражать эллинам. — Я могу поранить тебя, но не себя. Ты просто разбойник, пират...
Истощив запас греческих слов, он снова обратился к родному языку. Тирада вышла еще горячее, чем первая.
— Тише, тише, — теперь Соклей умиротворяюще протянул руки перед собой. — Раз ты так разгорячился, думаю, я мог бы поднять цену до мины и двадцати драхм, — он говорил так, будто делает великое одолжение, и в какой-то мере так оно и было. Соклей не любил первым поднимать цену в торге. Теперь он должен увидеть, насколько подвинется Химилкон — если вообще подвинется.
Финикиец продолжил ругаться на арамейском, и Соклей испугался, что он не снизит цену. Три мины — цена неплохая, но все же высокая. Соклей надеялся еще ее снизить, и знал, что в Александрии выручит намного больше, особенно если будет продавать янтарь по камушку, а не весь вместе.
Наконец Химилкон неохотно буркнул:
— Ладно, надеюсь, мне не придется голодать на улице, если ты заплатишь две мины и девяносто драхм.
Не много, но все же он уступил. Он не вцепился мертвой хваткой в три мины, и это все, что требовалось знать Соклею.
— Ты уступил в два раза меньше, чем я накинул, — упрекнул он.
— Во имя розовых сосцов Астарты, тебе повезло, что я вообще уступил, — рявкнул Химилкон.
«Повезло», — подумал Соклей, но согласие не отразилось на его лице. — Тебе придется снизить еще, если хочешь, чтобы мы заключили сделку».
Химилкон обратил взор к небесам, будто спрашивая богов, за что они ниспослали такого жестокого и черствого оппонента в торге.
— Я пытаюсь не дать себя ограбить. Я пытаюсь кормить семью. И что я имею? Ничего! Вообще ничего! Вот янтарь, застывшие слезы богов, привезенный через Внутреннее море из земель далеко за пределами кельтских, и...
— Погоди, — Химилкон пробудил любопытство Соклея. — А что ты знаешь о землях, откуда везут янтарь? Геродот говорит, они на краю земли, и больше ничего.
— Я только знаю, что это где-то на севере, — Химилкон был явно равнодушен к вопросу. — Нет, я знаю еще кое-что: не видать тебе янтаря, если не предложишь цену поближе к моей. Можешь мечтать о выгодных сделках в Александрии сколько хочешь, но без товара у тебя ничего не выйдет.
К несчастью, он был прав. Соклей не мог ответить ничего лучше кроме как:
— А у тебя не выйдет получить прибыль с янтаря, если просишь неразумную цену.
— Я не прошу, — оскорбленно ответил Химилкон.
К несчастью, и это была правда. Но Соклей не собирался это признавать.
— Что ж, полагаю, я могу накинуть еще двадцать драхм.
Он вздохнул и развел руками в знак, что его щедрость перешла всякие границы.
Химилкон уступил еще десять драхм. Он ворчал, сердился и пыхтел в знак того, что давление на него перешло всякие границы.
В конце концов они сошлись на двух минах сорока пяти драхмах. Соклею не удалось заставить финикийца уступить хотя бы еще обол. Часть его понимала, что он заключил прекрасную сделку — та часть, что считала три мины неплохой ценой.
Другая часть горевала, что он не смог снизить цену так, как надеялся. Соклей пожал плечами. Если он не мог решить, радоваться ему или нет, то и финикийца, похоже, терзали те же сомнения, что означало, что цена была близка к правильной.
— У тебя есть весы? — спросил Соклей. — Хочу взвесить янтарь.
— Зачем? — Химилкон был сама подозрительность. — Мы же уже заключили сделку.
— Конечно, — нетерпеливо ответил Соклей. — Хочу знать, сколько его, чтобы рассказать отцу.
— А, ну ладно, — проворчал Химилкон. — Пойдем сюда. Я использую их в основном для взвешивания специй.
Соклей последовал за финикийцем через лабиринт склада, думая про себя, что сам Тесей не смог бы в нем разобраться.
У родосца была и другая причина взвесить янтарь: точно зная, сколько его, он лишит Химилкона возможности припрятать камушек-другой перед тем, как обменять на серебро.
Янтарь весил меньше, чем ожидал Соклей, и он снова ощутил приступ беспокойства. Не посмеивается ли Химилкон над ним в свою кудрявую бороду?
— Можно я покажу один камень отцу? — спросил Соклей.
— Заметь, я не сделал бы такого ради кого попало, — ответил Химилкон. — Но ради тебя, а особенно Лисистрата... что ж. Возьми любой камень на свой вкус. — Соклей взял тот, что уже рассматривал раньше, с жучком.
Зажав камень в кулаке, он поспешил домой. Фракийка поливала из амфоры травы во внутреннем дворике. Отец сидел на скамейке, молча, но внимательно наблюдая за курносой рыжеволосой девушкой.
Насколько Соклей знал, отец никогда не заходил дальше, чем просто смотреть на фракийку: муж, который спит с рабынями у себя дома, напрашивается на проблемы от жены. Сам Соклей спал с ней несколько раз. Порой его похоть брала над ним верх, достаточно, чтобы преодолеть разочарование от нехватки энтузиазма со стороны девушки.
— Радуйся, отец, — сказал Соклей. — Смотри, что я раздобыл.
— О, радуйся, сын.
Соклей не сомневался, что пока он не заговорил, отец не замечал его присутствия. Лисистрат неохотно оторвал взгляд от рабыни-фракийки и поднялся на ноги.
— И что же?
— Янтарь, — Соклей раскрыл ладонь и показал медовый камень. — Купил только что довольно много у Химилкона.
— В самом деле? А это образец? — Соклей склонил голову. — Что ж, давай посмотрим. — Когда Соклей отдал отцу янтарь, тот попытался поднести его поближе к глазам, но расстроенно поморщился. — Все расплывается, когда я пытаюсь посмотреть, как раньше. И читать стало просто невозможно. — Лисистрат отодвинул камень на расстояние вытянутой руки. — Вот, так лучше... Кажется, он хорошего качества.