— Разумеется, я об этом не говорю, — нетерпеливо сказал Филодем. — Эта рана — не боевой шрам, который доказывает твою смелость. Такое скрывают и стараются сделать вид, что ничего не было. Я, по крайней мере, так делаю. — посмотрев на лицо отца, Менедем не стал оспаривать его выбор. После новой паузы Филодем сменил тему: — А тебе пора бы жениться. Может быть, тогда ты прекратишь изображать кукушку, оставляющую свои яйца в чужих гнездах. Клянусь собакой, ты уже достаточно взрослый.
Менедем вспомнил о Протомахе и Ксеноклее. Счастье, что отец про это не знал. А еще Менедем подумал о Бавкиде. Филодему, к счастью, и о ней неизвестно.
— Нет, я думаю, что не готов иметь собственную жену, — сказал Менедем. И подумал «когда я хочу твою».
Но, опять же к счастью, Филодем не мог прочесть его мысли. Он ответил:
— Пора. Тридцать лет — подходящий возраст для брака, ты к нему приближаешься. Подыскать достойную семью, найти хорошую девушку займет какое-то время, так же, как и сделка с приданым. Но ты будешь рад, когда мы все это устроим. Если каждый день у тебя будет своя женщина в доме, ты успокоишься.
«Нет, если это не та, кого я хочу, если мне на нее наплевать», — это Менедем тоже предпочел не говорить вслух. Он сказал только:
— Может быть.
Отец принял его вежливость за согласие. Филодем всегда замечательно хорошо умел слышать только то, что хотел и так, как хотел.
Он сказал:
— Я поспрашиваю. Я могу припомнить три-четыре девушки подходящего возраста, — и он щелкнул пальцами.
— К чему эта спешка, — ответил Менедем.
Но его отец точно так же хорошо умел не слышать, чего не хотел. Он поспешно пошел из дома, словно собирался подыскать сыну подходящую пару еще до ужина. Может быть, так и было.
Менедем хотел окликнуть его, но что толку? Только зря потратит слова, разозлит отца и ничего не изменит. И вообще, вряд ли Филодем найдет ему пару к тому времени, как вернется домой. Он же говорил, что для этого нужно время, а теперь игнорирует собственные слова.
Словно чтобы даже возможности такой избежать, Менедем пошел к лестнице, чтобы уйти в свою комнату. Но едва он поставил ногу на самую нижнюю ступеньку, сверху донеслись шаги.
Услыхав их, он с облегчением взбежал вверх, словно ноги не касались ступеней — то была Бавкида. Она тоже ускорила шаг. Когда глаза Менедема привыкли к сумраку лестницы, он увидел ее улыбку. И он знал, что сам улыбается точно так же.
Они оба остановились на полпути. Менедем взглянул мимо Бавкиды, на верхний этаж, а она посмотрела мимо него, на дверной проем, ведущий во двор. Вероятно, это единственное место в доме, где они могли встретиться, не боясь, что за ними шпионит, или мог бы шпионить раб.
— Я люблю тебя, — тихо произнес Менедем. — Я люблю тебя. И улыбка Бавкиды смялась, как тонкие доски борта рыбачьей лодки, когда в них врезается на полном ходу таран тригемолии.
— Ох, Менедем, что же нам делать? Мы не можем... мы не должны...
— Знаю, — ответил он, беря ее за руку. И Бавкида схватилась за нее так, словно ее могли бросить с палубы в море с акулами. Он склонился, прижался губами к ее губам. Он хотел бы большего. Он хотел, но знал, что нельзя. Даже эта малость — слишком много, и он весь был будто в огне. Словно какой-то мучитель живьем сдирал с него кожу, понемногу, по пальцу за раз.
— Тогда, после праздника, мы не должны были... — Бавкида все так же оставляла фразы незавершенными, но Менедем все так же знал, как бы она их закончила.
— Да, я знаю, — повторил он. Впрочем, что бы он ни сказал, он не отдал бы тех кратких минут ни за какие другие в своей остальной жизни, и за всю остальную жизнь тоже не отдал бы.
— Я больше не могу смотреть на твоего отца — на моего мужа — так, как смотрела раньше, — жалобно сказала Бавкида, но ее руки продолжали сжимать руки Менедема. Он склонил голову. Он и сам не мог теперь смотреть на отца так, как раньше. Вдруг тревога — нет, внезапный ужас — зазвучали в ее голосе:
— А где Филодем?
— Его здесь нет. Он решил, что мне требуется жена, и ушел искать подходящую пару, — не подумав, правдиво ответил Менедем.
Бавкида судорожно ахнула.
— О нет! — Я не выдержу, если... — она снова прервалась, и до боли стиснула руки Менедема.
— Не волнуйся, — сказал он ей. — Быстро ничего не получится, может и вообще не получится.
Сам он знал, что через пару лет что-то может и получиться, но сейчас это казалось ему вечностью.
— Что мы будем делать? Что мы можем сделать? — простонала Бавкида.
Прежде чем Менедем смог придумать какой-то ответ, шум во дворике вынудил их отскочить друг от друга. Бавкида поспешила подняться наверх. Менедем взбежал на второй этаж, перепрыгивая через две ступеньки. Но не из-за этого его сердце бешено колотилось, когда он шел к своей комнате.
Что мы будем делать? Что мы можем сделать? Он понятия не имел. Что бы ни было дальше, он не видел хорошего конца впереди. Он не мог даже сбежать с Родоса до весны, а весна, как казалось, наступит через сто лет. Ну, а у Бавкиды нет даже такого выхода, совсем никакого нет.
Историческая справка
Действие «Бесполезной затеи» происходит в 307 году до н.э. Менедем — персонаж исторический, хоть и малоизвестный. Остальная часть его семьи полностью выдумана. Другие исторические личности, появляющиеся в этом романе, реальны — Деметрий Фалерский, Деметрий Антигонид, Дионисий, военачальник Мунихии, Дромоклеид Сфеттский, Евксенид Фазелисский, Кратесиполида, Менандр, Стратокл и Теофраст. Так же, как и периодически упоминаемые македонские маршалы — Антигон (отец Деметрия), Лисимах, Птолемей и Селевк, так же, как и Деметрий, сын брата Антигона Филиппа. Хотя Филип Македонский скончался в 336 году до н.э., а его сын Александр Великий — в 323 году до н.э., тени их доминируют в этот период.
Льстивые декреты в честь Антигона и его сына Деметрия, за которые голосовали афиняне после свержения Деметрия Фалерского, могут казаться странными, но они подтверждаются записями — историей Диодора Сицилийского и плутарховой биографией Деметрия, сына Антигона. Два последних считаются основными литературными источниками познаний о том, что Антигон и Деметрий называли «восстановлением афинской демократии».
Некоторые ученые полагают, что указ Дромоклеида Сфеттского появился позже, чем указы Стратокла, во время другого завоевания Афин Деметрием. Разумеется, такое возможно, но Плутарх связывает их все с событиями 307 г. до н. э., а простому писателю позволено двигаться в сторону, куда опасается пойти историк.
Неизвестно, в каком году Менандр написал «Льстеца», сохранившегося лишь фрагментарно. Прочие поэты и пьесы, упомянутые на Больших Дионисиях, вымышлены.
Как всегда в этом цикле, все переводы с греческого — мои собственные. Я не обольщаюсь относительно их поэтического достоинства, но надеюсь, они точно передают содержание оригиналов. Большая часть имен напрямую транслитерирована с греческого в обход латыни. Там, где имена хорошо известны в определенной форме, я ее сохранил. Транслитерация — компромисс, а компромиссы мало кого полностью удовлетворяют.
Перевод: группа «Исторический роман»
https://vk.com/translators_historicalnovel
Над переводом работали: mrs_owl, nvs1408, zloyzebr, dkerzhner, Ralemma, Polinaj, FLAVIYA, Oigene и gojungle.
Заметки
[
←1
]
Здесь и далее — перевод Н.Гнедича.
Неизвестный
[
←2
]
Ойнохойя — древнегреческий кувшин с одной ручкой и круглым или трилистниковым венчиком, напоминающим лист клевера. Ойнохойи предназначались для подачи вина.
Неизвестный
[
←3
]
Аристофан, «Женщины в народном собрании», пер. М.Пиотровского.
Неизвестный
[
←4
]
Аристофан, «Лисистрата», пер. А. Пиотровского.
Неизвестный
[
←5
]
Притания – постоянно действующий орган Буле (государственного совета) в Древнеафинском государстве.
Неизвестный
[
←6
]
В театре древней Греции хорегос ( греческий: χορηγός) был богатым афинским гражданином, который принял на себя общественную обязанность, или хорея, финансирования подготовки к хору и другим аспектам драматического производства, которые не были оплачены правительством полиса или города-государства.
Неизвестный
[
←7
]
Перевод А. Парина.
Неизвестный
[
←8
]
Менедем пересказывает эпизод комедии Аристофана «Лягушки».