— Возможно, у него поврежден слух, — говорит мне доктор, собирая вещи, оставляя обезболивающие препараты и предметы, необходимые мне для ухода за Финном. — Следите за этим. Если что-то изменится, если он не проснется в ближайшие сорок восемь часов или около того, если у него начнется высокая температура, если вы увидите признаки внутреннего кровотечения, позвоните мне. Я буду здесь, как только смогу.
И с этим я осталась наедине с Финном.
Точнее, не наедине. Здесь полно охраны, и у Николая, и у Тео, но они дают нам с Финном пространство, рассредоточившись внизу и снаружи. Я опускаюсь на край кровати, смотрю на покрытое синяками и грязью лицо Финна, и у меня болит сердце.
— Финн? — Я протягиваю руку, осторожно касаясь его руки, вспоминая наш утренний разговор в его квартире, как он делал то же самое, успокаивая меня. Кажется, что с тех пор прошло так много времени, как будто это утро было несколько недель назад, и слезы наполняют мои глаза, затуманивая зрение, когда я смотрю на него. — Ты меня слышишь?
Ничего — никакого ответа. Единственный признак того, что он вообще жив, это медленное, неглубокое вздымание и опускание его груди, и я тяжело сглатываю, встаю, чтобы пойти в прилегающую ванную и взять мочалку, чтобы вытереть ему лицо.
Аккуратно, избегая порезов и синяков, я счищаю грязь и копоть. Часть меня рада, что он без сознания, так что ему не больно, и в то же время мне хочется, чтобы он очнулся, чтобы я могла быть уверена, что с ним все будет в порядке. Интересно, это то, что он делал со мной, приводя меня в порядок после того, что случилось с Матвеем, сидя рядом со мной, пока я была без сознания?
— Я рада, что могу позаботиться и о тебе, — мягко говорю я, вытирая его. Доктор снял с него рубашку, оставив только джинсы, и мне приходится заставлять себя не задерживаться на рельефной поверхности его живота и гладкой, покрытой мускулами груди, а пальцы так и норовят прочертить узоры по его коже. Все, о чем я могу думать, это то, что он чуть не умер, и я задаюсь вопросом, не это ли он почувствовал, когда увидел меня в комнате у Матвея. Я могу простить ему то, как он был зол на меня раньше, если он чувствовал именно это. — Просто проснись, — шепчу я, откладывая мочалку и глядя на него сверху вниз. — А потом…
Что потом? Я заползаю в постель рядом с ним, стараясь сохранить между нами достаточное пространство, чтобы не причинить ему боль. Что из этого может выйти? Я не могу отрицать, что у меня есть к нему чувства, и я знаю, что он чувствует ко мне. Это было очевидно уже некоторое время назад. Но какое это имеет значение?
Финн живет опасной жизнью. Я слишком хорошо знаю, что такая жизнь может отнять у нас обоих. Я вижу доказательства этого прямо перед собой, прямо сейчас. Я не могу снова потерять того, кого люблю.
Единственный выход, который я вижу, это, как только Финн достаточно поправится, уехать из Чикаго, как я и планировала. Оставить все это, включая его, позади.
Как бы больно мне ни было, потерять его будет гораздо больнее.
Доктор не преувеличивал, когда говорил о сорока восьми часах. Следующие два, почти три дня Финн то впадает в сознание, то выходит из него, наполовину очнувшись лишь настолько, чтобы я успела напоить его водой, обезболивающим и небольшим количеством бульона, прежде чем он снова потеряет сознание. Температуры нет, и когда я звоню доктору, он говорит, что такие переходы из одного сознания в другое вполне ожидаемы, лишь бы он не терял сознание надолго. Я не знаю, как убедиться, есть ли у Финна сотрясение мозга или нет, но я описываю его зрачки врачу, и он считает, что с Финном все в порядке.
Я же в этом не уверена. В те моменты, когда мне удается ухватить небольшие фрагменты сна, мне снится Джейми, ужас, который я видела, ночи в одиночестве, когда его не было, а потом все переключается на Финна, на то, что я вижу его скомканным на тротуаре, и я просыпаюсь, задыхаясь и трясясь, включаю свет, чтобы убедиться, что Финн все еще дышит.
И я не единственная, кого явно преследуют какие-то воспоминания. В приступах полусна Финн иногда зовет меня то Ашей, то Фелисити, но зовет он и кого-то еще, кого-то по имени Кэролайн. Он бормочет это имя, буквы расплываются, но, когда он не тянется ко мне, он тянется к ней.
Мне больно слышать, как он зовет другую женщину. Но что я дала ему, чтобы он захотел звать только меня? Все, что я делала, это дразнила и насмехалась, а потом скрывала от него то, чего он действительно хотел, потому что слишком боялась снова оказаться так близко к кому-то. Даже сейчас я в ужасе от того, что Финн заставляет меня чувствовать, и снова и снова говорю себе, что не позволю этому зайти слишком далеко. Я не позволю себе полностью влюбиться в него. Я позабочусь о нем, а потом уйду.