Я хочу, чтобы так было и впредь, и это пугает меня и радует в равной степени. Я никогда не думала, что у меня снова будет это, но теперь, когда оно у меня есть, я не представляю, как мы сможем это сделать. И, обретя его, я не хочу потерять его снова.
Я не сомневаюсь, что теперь все в доме знают, чем мы занимаемся. Меня это не смущает, мы не делаем ничего плохого, а охранники, по крайней мере, стараются тактично не привлекать к себе внимания. Мы получаем намеки на то, что происходит за пределами хижины, когда выходим поесть: глава охраны Тео специально сообщает Финну, что замышляют Тео и Николай. Как нам рассказали, они предприняли одну попытку преследовать Матвея, но несколько их людей были убиты, а Матвей удалился в другое место за пределами Чикаго, в особняк, который хорошо охраняется. При всем отсутствии связей у него нет недостатка ни в деньгах, ни в мускулах, чтобы их подкрепить.
К моему облегчению, Финн не скрывает от меня, что происходит. Тео держит его в курсе дела, и, судя по тому, что он ему рассказывает, Матвей задействовал свои связи среди некоторых мелких организаций города, новичков, тех, кто не добился успеха, которого хотел или считал, что заслуживает, тех, кто обижен на семьи Василева, Макнил и Манчини за их успех в управлении преступным миром этого города.
— Они возмущаются так же, как Матвей, — говорит мне Финн, когда мы ужинаем однажды вечером после разговора с Тео, накручивая макароны на вилку. — Они считают, что заслуживают большего, чем они сами. У Лилианы, жены Николая, отец был таким же. Матвей ставит себя их лидером, пытается объединить их под своим руководством в надежде, что вместе они смогут добиться того, чего не смогли добиться в одиночку. Очевидно, что на ошибках Нарокова они не научились. Но они работают над тем, чтобы избавиться от тех, кто несет ответственность за угрозы, если потребуется. Тео и Николай займутся этим, и они поговорили с главой мафии, доном Манчини. Бояться нечего.
Я знаю, что он пытается меня успокоить, но день сменяет день, и трудно не чувствовать беспокойство и тревогу, я знаю, что Финн начинает чувствовать то же самое, хотя мы оба слишком легко отвлекаемся друг на друга.
— Я чувствую себя виноватым, — говорит мне Финн, ложась в постель рядом со мной. — Я должен помогать Тео. А вместо этого я здесь, выздоравливаю, мне даже трудно расстраиваться из-за этого, потому что я здесь, с тобой. Я бы предпочел проводить день за днем в твоих объятиях, вместо того чтобы заниматься стратегией и преследовать Котова, даже несмотря на то, что, если его уничтожить, ты будешь в большей безопасности. Это эгоистично с моей стороны. — Он проводит пальцами по моим волосам, проводя ими по шее. — Я никогда раньше не испытывал таких чувств, Фелисити, — мягко говорит он. — Я никогда не хотел кого-то так сильно, что все остальное казалось бессмысленным, даже работа, на которую я потратил всю свою жизнь, пытаясь доказать, что способен делать ее хорошо. Ты завладела всем. Ты заставляешь меня хотеть…
Я целую его, прерывая все, что он собирался сказать дальше, чувствуя, как он становится податливым под моими руками, прислоняясь ко мне с той потребностью, которая всегда так близко к поверхности. Я знаю, чего он хочет, потому что я тоже этого хочу.
У меня нет ответа ни для одного из нас.
После этого мы засыпаем в объятиях друг друга, измученные и довольные моментом. И тут меня пробуждает от мертвого сна звук, который я, к сожалению, теперь знаю слишком хорошо.
Поначалу я надеялась, что мне это приснилось. Я рывком просыпаюсь в темноте, резко выпрямляюсь рядом с Финном, а затем снова слышу этот звук.
Треск! Снова и снова резкие звуки, прорывающие воздух на нижнем этаже, ужасный, сжимающий зубы грохот выстрелов, затем крики, наполняющие тот же воздух, топот сапог, с которым они начинают подниматься по лестнице, и ужасный, тошнотворный стук падающих тел. Эти звуки мне не так знакомы, как окружающим меня мужчинам, но я все равно их узнаю.
Сердце подскакивает к горлу, задыхаясь от страха, и Финн мгновенно встает, нащупывая на тумбочке свой пистолет.
Дверь распахивается, и я вскрикиваю.
Включается свет, на мгновение ослепляя меня своей резкой яркостью, и я вижу Матвея в дверном проеме, как в каком-то ужасном кошмаре, его люди вливаются в комнату вокруг него. На мгновение я думаю, что, должно быть, сплю, надеюсь, что сплю, и впиваюсь ногтями в руки, прижимая одеяло к груди, не желая доставлять Матвею удовольствие снова видеть меня обнаженной.