Она не заперта. Я распахиваю дверь и как можно быстрее затаскиваю Ашу внутрь, как раз вовремя, чтобы увидеть, как кто-то на водительском сиденье поворачивается.
— Какого х…
Я нажимаю на курок, не задумываясь. Он даже не успевает закончить фразу, как я всаживаю пулю ему в череп. Он падает вперед, а я снимаю с себя куртку и накрываю ею Ашу, которая свернулась калачиком на заднем сиденье, с ее губ срываются тихие хрипы боли.
Трое мужчин выходят из-за угла, и я делаю еще один выстрел, сбивая одного из них со следа, а затем закрываю дверь, открываю водительское сиденье и выбрасываю тело на землю. Ключи в замке зажигания, и я завожу машину, нажимаю на газ и направляюсь прямо к двум мужчинам, целящимся в лобовое стекло.
— Держись, Аша! — Кричу я ей сквозь шум, стискивая зубы, когда внедорожник врезается в двух мужчин, и я с разгона проношусь над ними. Из дома на залитую светом подъездную дорожку высыпает еще больше людей, и я слышу звуки выстрелов, когда нажимаю на газ и выезжаю на улицу, а Аша кричит сзади. — Черт! Прости, просто держись…
— Не домой. — Ее голос такой низкий и придушенный, что я сначала едва ее слышу.
— Что? — Я поворачиваюсь, смотрю на нее в течение одного короткого мгновения, прежде чем свернуть на боковую улицу. — Аша?
— Не ко мне. Куда-нибудь… еще. Не хочу, чтобы последовали за нами. — Ее голос снова срывается, густой и болезненный, и я киваю, хотя не уверен, что она это видит.
— Я не отвезу тебя туда. — Мне приходит в голову мысль, откуда она знает, что я знаю, где находится ее квартира, может, она видела, как я шел за ней домой той ночью. Если да, то меня удивляет, что она не сказала мне сразу же после этого, чтобы я отвалил. Это заставляет меня задуматься, действительно ли она испытывает ко мне больше чувств, чем позволяет себе, если она пустила это на самотек.
Но сейчас все, что имеет значение, это доставить ее в безопасное место.
Я отвожу ее в свою квартиру.
— Не так я хотел привезти тебя домой, — бормочу я, паркуя внедорожник на задней аллее, осторожно доставая ее и прижимая к груди, пытаясь привнести немного юмора в ситуацию, когда это кажется почти невозможным.
— Ты смешной, — тонко шепчет она, и когда она кладет голову мне на плечо, мне кажется, что мое сердце сейчас разорвется.
Мне нужно позаботиться о машине, вымыть ее и выбросить, но сначала я должен убедиться, что о ней позаботились. Я несу ее наверх, в свою квартиру, захлопываю за собой дверь и дважды проверяю замки. Затем я направляюсь в ванную, позволяю куртке упасть на пол, аккуратно кладу ее на пол и тянусь, чтобы включить горячую воду.
— Мы приведем тебя в порядок, — говорю я ей, убирая волосы с лица. Он не порезал ей лицо, слава богу, но вдоль челюсти образовались синяки, а губы выглядят еще хуже, чем я видел у Матвея. Остальное…
Все поверхностно — ничего такого, что могло бы надолго повредить ей или угрожать ее жизни, но это неважно. Важно то, что я могу проследить каждое место, где он бил ее, наносил ей удары, избивал ее орудиями, которые я не могу определить, как он явно резал ее, вырезая на ее плоти узоры, которые, я надеюсь, не оставят шрамов.
— Я собираюсь отнести тебя в ванну, — мягко говорю я ей, стараясь не прикасаться к ней ни в коем случае, чтобы не показалось чем-то иным, кроме как строгой инвентаризацией ее ран. — Дай мне знать, если что-то будет сильно болеть?
Аша слабо кивает, и я снова поднимаю ее и опускаю в теплую воду. Я слышу, как она шипит от боли, когда вода омывает ее, но она откидывает голову назад, и я вижу след от синяков на ее горле, где он, должно быть, душил ее.
— Я пыталась… — Она сглатывает, ее язык проводит по разбитым губам, прежде чем она вздрагивает. — Стоп-слово думаю, он знал, что я собираюсь использовать. Он заткнул мне рот, хорошо, что у меня был браслет.
— Постарайся не говорить. — Я осторожно касаюсь ее щеки, едва касаясь кончиками пальцев ее кожи, стараясь избежать синяков. — Здесь ты в безопасности. Я не позволю ничему причинить тебе боль. Особенно ему.
Аша кивает или мне кажется, что она пытается это сделать. Ее глаза остаются закрытыми, руки лежат по бокам, пока я убираю кровь, вода становится розовой и тут меня поражает, насколько сильно она должна мне доверять, чтобы позволить это. Ее ранили, избили почти до потери сознания, а она отдала себя на мое попечение.
Грудь сжимается, сердце щемит от осознания этого. На ум приходят слова, которые, как я знаю, не имеют смысла, особенно когда я даже не знаю, кто она на самом деле. Я не знаю, кто такая Фелисити Харлоу. Я ничего о ней не знаю. Но я не могу представить, что она так уж сильно отличается от той женщины, которая сейчас передо мной, все ее защитные стены отброшены, и она позволяет мне заботиться о ней так, как я никогда не мог себе представить.