- Есть, удержать корабль на плаву! - громко отвечает офицер, приложив руку к своей рваной фуражке.
Отпустив его, хочу подойти к телеграфу и вдруг чувствую невыносимую боль в правой ноге. Не могу шевельнуть ею. Пришлось обхватить ее руками и таким образом подвинуть. Ощупал. Раны вроде нет. Глазами поискал разножку, чтобы сесть, но ее не оказалось поблизости. Внимательно следивший за мной старшина Куксов обес-покоенно спросил:
- Что с вами, товарищ командир? Вы ранены?
- Нет. Просто ушиб ногу.
Но Куксов уже нажал кнопку. На мостик вбегает санитар с бинтами, шиной.
- Кого перевязать?
- Вон Куксова, - шучу, - он вас вызвал. А мне дайте разножку. Посижу немного - и все пройдет.
Сигнальщик читает семафор с "Бойкого". Годлевский запрашивает, нужна ли помощь.
Оцениваю обстановку. Машины работают. Пожары ликвидированы. Стоит ли отвлекать от дела последний корабль, который поддерживает десантников? Отвечаю Годлевскому:
- Благодарю за услугу. Дойду до Одессы своим ходом.
На мостик возвращаются комиссар и Кабистов. Сообщают, что люди стоят на боевых постах. Убитых нет. Ранен наводчик матрос Колесниченко. Его посылали в лазарет, он отказался и до конца боя оставался на посту.
Малым ходом направляемся к Одессе. Случайно заглядываю в рубку. Рулевой Рыков держит в руках котелок магнитного компаса и по нему ведет корабль по курсу.
- Что случилось?
Матрос поясняет, что взрывом котелок компаса сбросило с ноктоуза. Лежал на палубе. К счастью, не разбился.
- А гирокомпас?
- Не работает.
Веселые дела!
Обогнули Воронцовский маяк. Юркий буксир развел боны - заграждение, прикрывающее вход в порт. Навстречу "Беспощадному" идут еще буксиры. Они заходят и справа, и слева, пересекают нам курс. Усиленные мегафонами голоса капитанов с тревогой запрашивают, в чем мы нуждаемся, куда нас вести.
- Алексей Николаевич, - говорю своему помощнику, - передайте, чтобы не мешали входить. Швартоваться будем своим ходом к причалу номер двадцать два.
Буксиры почтительно расступаются и пристраиваются к нам в кильватер. Так они проводили нас до причала. Швартовкой руководил Кабистов. Несмотря на повреждения корабля, он провел ее блестяще.
На стенке причала уже толпа. Весть о бое, который выдержал наш корабль, разнеслась по городу, и жители пришли взглянуть на отважных матросов.
Резко гудя сиреной, через толпу пробирается санитарная машина. Превозмогая боль в ноге, спускаюсь на верхнюю палубу, где на носилках лежит Колесниченко. Склоняюсь над ним:
- Как себя чувствуете?
- Хорошо, товарищ командир. А вот как вы? Вы ведь тоже ранены?
- Да что вы! Ничуть я не ранен. Это я решил испробовать, что крепче: пеллорус гирокомпаса или моя нога. Понимаете, тумба оказалась все же крепче ноги.
Раненый улыбается.
Раздвигая сгрудившихся у носилок матросов, подходит командир орудия старшина 2-й статьи Агапов. С любовью вглядывается в бледное лицо раненого.
- Он у нас настоящий герой, - говорит старшина. - Его ранило в самом начале боя. Спрашиваю: "Можешь наводить?" - "Могу", - отвечает. Так и не выпустил из рук штурвала до конца вражеского налета. Даже не застонал ни разу. А потом взглянули: вся палуба возле пушки в крови. Только тогда я спохватился. "Немедленно, говорю, иди в лазарет". А он уже и подняться не может. Понимаете, товарищ командир, какая сила в этом человеке! Он бы так и умер, а с поста не сошел. До последнего вздоха стрелял бы.
Я пригнулся к лицу раненого:
- Спасибо вам, Николай Петрович. От всего экипажа спасибо. Ваш подвиг будет образцом для каждого из нас, на нем мы будем воспитывать нашу молодежь. Желаем вам быстрее поправиться и вернуться в нашу семью.
Целую его в воспаленные губы, вглядываюсь в похудевшее, измученное лицо. Ничего особенного: курносый паренек, низкий, узкоплечий. Но могу смело сказать: красивее и сильнее этого юноши я еще не видел.
- Немедленно отправить в госпиталь, - приказываю лекпому.
- Товарищ командир, разрешите остаться на корабле, - взмолился матрос. - Я здесь лучше поправлюсь.
- Нельзя. В госпиталь, и быстрее в госпиталь. Там вас быстро вылечат. Вам нужно переливание крови, на корабле это сделать невозможно. Поправляйтесь - и мы снова встретимся.
Матросы подняли носилки, несут их к трапу. Колесниченко просит остановиться. С большим усилием повертывается на бок, дотягивается до леерной стойки и прижимается к ней губами. По впалой щеке катится слеза. Матросы, сняв фуражки, смотрят, как их товарищ прощается с родным кораблем.
Колесниченко хочет что-то сказать, но голова бессильно падает на подушку. Он без сознания. Носилки поспешно грузят в машину...
Я еще не пришел в себя от этих проходов, когда меня тронул за рукав комиссар.
- Григорий Пудович, народ тебя хочет видеть.
- Какой народ?
- Разве не видишь, сколько людей на стенке?
Схожу с трапа. Меня обступают старики, женщины, подростки, засыпают вопросами: много ли моряков пострадало? Не нуждаемся ли мы в чем? Ко мне протискивается старый рабочий.
- Мы видели, как вы сражались с вражескими самолетами. Я сам воевал когда-то, еще в империалистическую. Страшно бывало. Но такого, как сегодня, я еще не видывал. Мы на берегу и то замирали от ужаса. А вы выдержали. Мы гордимся вами, сыны наши, - старик повернулся к толпе и добавил сурово и громко: - Не видать фашистам Одессы!
Благодарю старого рабочего за теплые слова и обращаюсь к собравшимся:
- Да, сегодня нам выпало нелегкое испытание. Но у нас изумительные люди. Взгляните на них, - показываю рукой на матросов, собравшихся на палубе эсминца. - Вы привыкли видеть моряков в белых форменках, в белых фуражках, с жизнерадостной улыбкой на лицах. Сейчас они грязные, в порванной и прожженной одежде. Но они прекрасны своим мужеством и отвагой. Именно такими людьми сильны наши корабли, флот, армия. Это ваши сыновья. Это вы их такими вырастили. И за это вам большое спасибо! Вы, весь народ наш может смело положиться на таких людей. Они все выдержат! Они победят!
Через некоторое время я приказал построить личный состав по большому сбору. Да, вид у людей неважный. Помощник докладывает, что большая часть обмундирования попорчена. Когда в помещениях корабля обнаружилась течь, моряки заделывали пробоины всем, что попадалось под руку, пуская в ход и свою одежду. Жалко, конечно, обмундирование. Но моряки спасли корабль. Это куда важнее...
Оставаться нельзя
Бытует на флоте термин "живучесть корабля". Это широкое понятие. Оно означает способность корабля противостоять боевым и всем прочим повреждениям, в любых условиях оставаться на плаву и поддерживать свою боеспособность. О высокой живучести корабля заботятся его конструкторы, инженеры-кораблестроители, постоянно заботится о ней и экипаж. С первых же дней своей службы каждый моряк овладевает так называемыми правилами и приемами борьбы за живучесть корабля, учится заделывать пробоины, тушить пожары, устранять повреждения техники и оружия. Этот вид учебы является неотъемлемой частью боевой подготовки. Вопросам борьбы за живучесть корабля на нашем флоте всегда придавалось первостепенное значение, и это принесло большую пользу в годы войны. Случалось, диву только даешься: корабль в бою получит десятки пробоин, тысячи тонн воды ворвутся в его истерзанный корпус, а моряки все-таки приведут корабль в базу, залатают, подремонтируют - и снова стальной ветеран бороздит море, наводя ужас на врага.
Теперь такое испытание выпало на долю нашего "Беспощадного". Когда мы в Одессе осмотрели его получше, то удивились, как только нам удалось довести эсминец до спасительной стенки гавани. Взрывами почти начисто оторвало носовую часть корпуса вплоть до первой пушки. Сейчас этот кусок полубака чудом висит на листах обшивки. Сильно деформирован корпус в районе румпельного отделения в корме, второй машины и первого котельного отделения. В этих местах разошлись швы. Течь удалось приостановить, но достаточно небольшого толчка, чтобы в помещения снова хлынула вода. Чтобы выровнять корабль, пришлось откачать за борт триста тонн мазута.
Теперь у нас топлива еле хватит до Севастополя, если вообще мы сможем дойти до него. Главная энергетическая установка цела, но при дырявом корпусе и это не радует. Затоплены носовые погреба боезапаса, центральный артиллерийский пост. У нас осталось очень мало снарядов, да и пушки могут стрелять только аварийным способом. К тому же каждый выстрел грозит расхождением швов корпуса.