- У меня и так голова скоро лопнет от дум, да ничего не придумаю.
- А ведь на тебя вся надежда. Ты же механик, инженер. Созови-ка своих офицеров. Сообща умом пораскинем.
Офицеры пятой боевой части собрались на мостике.
- Ну вот, товарищи, - обращаюсь к ним, - настала критическая минута, когда мы должны сказать: в силах мы довести "Беспощадный" до Севастополя или, как крысы, побежим с него на буксир? Повреждения для нас ясны. Прошу конкретно предлагать, что нам делать.
Предложений много. Но при детальном рассмотрении они отвергаются одно за другим.
А внизу, на палубе, тоже идет совещание. Матросы, не вошедшие в аварийные команды, собрались, о чем-то спорят. Среди них выделяется рослый старшина 2-й статьи Сихнешвили. Он все время поглядывает на мостик, словно безмолвно спрашивает: "Разрешите доложить?"
- Вы хотите что-нибудь сказать, Владимир Георгиевич?
- Так точно!
- Идите сюда, - приглашаю его на мостик. Старшина излагает свою мысль:
- Товарищ командир, если на пути трещины сделать зарубку, она изменит свое направление. Сейчас у нас обшивка рвется по заклепкам, горизонтально. А вот сделаем вертикальную насечку, трещина пойдет вниз.
- Но насечка должна быть солидная. А чем мы ее сделаем?
- Топором. Кто-нибудь спустится на беседке и станет рубить топором.
- Мысль хорошая, - сказал я, - но пойдите додумайте ее. Опасно человека спускать за борт в такую волну.
Сихнешвили ушел. Механики наши не придали значения его предложению. Фантазия! Где это видано, чтобы стальную громаду топором рубить? Такое и Жюлю Верну не снилось. К мнению механиков присоединился и командир старшины Сихнешвили корабельный артиллерист Ярмак.
- В такую погоду спускать на беседке и рубить борт топором - нелепость, сказал он. - Просто будем гробить людей. Они будут падать в воду, что груши с ветки.
Неожиданно предложение Сихнешвили поддержал Кабистов.
- Правильная идея, - заявил он. - Тем более правильная, что другого выхода у нас нет.
- Обязательно нужно прислушаться к мнению матросов, - вставил свое веское слово и комиссар Бут. - Ведь если разобраться, это мысль не только Сихнешвили. Вся команда думает, как спасти корабль. Сихнешвили только черту подвел под эти рассуждения. Он же перед тем, как сюда прийти, почти со всеми матросами поговорил. Настоящий агитатор. Не только говорить с моряками, но и слушать умеет. Головастый парень!
- Пойду к матросам, потолкую, - сказал Кабистов. - Надо и топором попробовать.. Поручите мне заняться.
- Приступайте, - сказал я. - Отрубить бак нам нужно во что бы то ни стало. Только в этом спасение. Подберите самых ловких матросов, пусть по очереди спускаются на беседке.
Когда Сихнешвили сообщил матросам своего отделения, что их предложение одобрено командиром, они готовы были "ура!" кричать. И конечно, комендоры никому не захотели уступать чести осуществить эту смелую идею. Под руководством Кабистова они сами снарядили беседку - канат с перекладиной, на которую может усесться человек. Первым спустился на этом шатком сооружении старшина Сихнешвили. На длинном шкерте - тонкой веревке - к его поясу привязан топор, чтобы не утонул, если вырвется из рук.
С высоты палубы мы наблюдаем за смельчаком. Страшно смотреть. Корабль раскачивается, волны налетают на старшину, того и гляди, бросят его на стальную стену борта. Старшина ногами и одной рукой старается смягчить удар, а в правой сжимает топор. Выбрав момент, с размаху бьет стальной лист. Звука удара не слышно за грохотом и лязгом трущихся друг о друга рваных краев обшивки. Снова налетает волна, и старшина с ловкостью акробата увертывается от удара о борт. И опять бьет и бьет топором. Несмотря на все старания, у него ничего не получается: никак не удается попасть топором в нужное место. Измучился, набил шишек на голове, ободрал колени, но ничего не сделал. Мокрого, в синяках и ссадинах, его подняли на палубу. Наготове уже другой доброволец - матрос Никифоров. Извлекаем урок из неудачи. Приказываю буксиру немного развернуть корабль, чтобы волна не так сильно била в скулу эсминца. Никифорову удается нанести несколько метких ударов. Раздается легкий треск.
- Пошла! - кричат матросы.
Трещина, тянувшаяся параллельно палубе, под крутым углом свернула вниз.
Полубак начал отрываться. Вертикальная трещина доползла до ватерлинии.
Никифоров все болтался над волнами, наблюдая, как ведет себя полубак. Волны расшатывали изувеченный нос корабля. Трещина расширялась.
Произошло чудо. Топор, обыкновенный топор, которым рубят только дерево, рассек сталь борта и заменил нам автогенный аппарат.
На время полубак перестал опускаться. Что дальше будет? Сейчас его удерживает киль - толстый стальной брус, самая нижняя деталь конструкции корабля. Вдруг киль не поломается под тяжестью отрывающейся глыбы? Тогда он начнет отрываться от стальной части корпуса, вспарывая по всей своей длине днище эсминца. Это худшее, чего можно ожидать. Мало того, что в гигантскую рану хлынет вода. Дело и в другом. Киль можно назвать становым хребтом корабля, к нему крепятся шпангоуты - ребра корабельного корпуса. Оторвется этот хребет - и рассыплется весь стальной скелет "Беспощадного". Тогда уж гибель корабля будет неотвратимой.
Моряки молчат, вслушиваясь в удары волн и в равномерный скрежет трущихся друг о друга глыб металла. Но вот мы чувствуем рывок, вслед за ним слышится звук, очень похожий на треск разрываемой материи, только усиленный во много раз. Палуба подпрыгивает под ногами. Я смотрю на нос корабля. Шатающегося куска полубака больше не видно. Море в том месте, где он упал, клокочет от пузырей воздуха.
- Штурман, - приказываю я Бормотину, - отметьте на карте эту точку. Настанет время - и мы еще поднимем с морского дна полубак "Беспощадного".
Вызываю Сихнешвили и Никифорова, благодарю их. Умные головы! Ни алгебры, ни геометрии они пока не знают, не изучали сопромат, а придумали такое, до чего инженеры не могли додуматься. Вот она - матросская смекалка, которой искони славится наш флот! С таким народом мы любую задачу решим!
На море настоящий шторм. Корабль валит с борта на борт. Но теперь мы твердо уверены: дойдем! Из внутренних помещений докладывают, что вода не поступает. Значит, все в порядке.
Вообще-то шторм доставляет нам немало хлопот. То и дело рвется буксирный трос. Сращиваем его, снова заводим. Волны гуляют по палубе, сбивают людей с ног. Но матросы, мокрые, продрогшие, работают весело. К шторму им не привыкать. А то, что небо хмурое, нам только на руку: можно не опасаться воздушных налетов.
Время подошло к обеду. Сегодня мы без горячей пищи. Камбуз разрушен. Варить негде. Матросы получают хлеб, консервы и чай. В кубриках тесно. Ведь мы лишились трех носовых кубриков, которые теперь покоятся на дне Каркинитского залива. Матросы не сетуют на тесноту. Жильцов погибших кубриков встречают со всем гостеприимством, на которое способна широкая морская душа.
За столами моряки сидят в мокрой грязной одежде. Переодеться не во что. В последние часы остатки обмундирования пустили на заделку пробоин и конопачение разошедшихся швов. Матрос Чередниченко всю свою одежду потратил на это, осталось у него только старое порванное рабочее платье, которое сейчас на нем. А баян уберег, и сейчас моряки благодарны ему, наперебой просят сыграть что-нибудь. И, наскоро покончив со скудным обедом, Чередниченко уступает их просьбам...
Офицеры сошлись пообедать в единственной уцелевшей каюте. Сохранилась она относительно. Дверь покорежило - ни открыть, ни закрыть. Пришлось ее снять и унести на верхнюю палубу. Диван порван и вымазан мазутом. Над головой свисают обрывки проводов. Вогнулись внутрь переборки - стены каюты, - с них осыпается потрескавшаяся краска. Все еще пахнет гарью, на палубе плещет вода, перекатываясь с борта на борт в такт качке. И все же здесь терпимо. В других каютах выбиты иллюминаторы, гуляет пронизывающий ветер, вода стоит по колено.
Кое-как расселись мы вокруг покоробленного стола. По рукам пошли банки. Консервы из них достаем кто ложкой, кто ножом, кто чудом уцелевшей вилкой.