Конечно, Саша жил по тому же жесткому распорядку. Маронко вскоре узнал, что они побратались и вроде как остались страшно довольными, что их жизненные пути пересеклись. В конце апреля Маронко в приказном порядке посоветовал им поступать в вуз - приняли, как должное. Они вообще воспринимали его распоряжения как норму вещей. А потом явились в контору, встали перед ним, переглядываясь и подталкивая друг друга локтями. И заявили, что оба некрещеные и хотели бы видеть его крестным отцом. С таким намеком, что родных нет, пусть будет хоть такой. Маронко намек понял прекрасно, усмехнулся: "В роли отца я достаточно жесткий человек. Своеволия не потерплю и драть буду, как сидоровых коз". Их это вполне устраивало.
Крестили их в Троице-Сергиевой лавре. По иронии судьбы, Миша по паспорту был Сергеевичем, а вскоре и Саша втихаря от Маронко поменял отчество в документах. И поставили его перед фактом - объясняй как хочешь, почему наших отцов звали одинаково да еще и были они твоими тезками. Объяснение он придумал, а заодно и положил конец всем спорам о причине такой заботы. Вся Организация мусолила новую сплетню - Ученый всю жизнь жил бобылем, а тут вдруг две его давние любовницы подбросили подросших сыновей. Получились такие вот внебрачные, но собственные дети. Смешно, но в эту легенду поверили почти безоговорочно. Миша, когда отмылся, отъелся и оброс, оказался похожим на Маронко. А Сашка блеснул поразительными умственными способностями. От кого унаследовал? Вся Организация говорила - ясное дело, от отца. Вот так и появился первый в России семейный мафиозный клан...
Нет, мафиозным он стал позже. Когда Хромой застукал парней на месте преступления - пытались обуть его. Однако скандала не вышло, и даже на улицу их Маронко не выгнал. Хотя и обещал. Единственный раз в жизни не сдержал данного слова. А все потому, что сам уже привык считать их своими отпрысками...
И с момента первой встречи до самого конца Маронко их дрессировал. С Мишей попроще было, он склонен все-таки слушать то, что ему говорят. А Сашку требовалось регулярно бить - не в прямом смысле слова, но так, чтобы доходило. Хотя один раз не выдержал, влепил ему натуральную затрещину. Тот удивился и моментально притих. Норов у него оказался такой, что никакой слабины нельзя было давать. Причем ни ему, ни Мише - Сашка быстро навострился загребать жар как своими, так и чужими руками. Иногда Маронко смотрел на ребят, и от жалости сердце сжималось. Господи, сколько раз думал он, что ж я так издеваюсь над ними? Но понимал, что по-другому нельзя чуть вожжи ослабишь, и оба пропадут.
Маронко никогда не удивлялся, почему гордый Цезарь терпит от него все. Во-первых, отцовское наказание он всегда считал справедливым. Маронко не кричал, не топал ногами, всегда оставался спокойным и хладнокровным. И его решение, даже принятое сгоряча, выглядело взвешенным и обдуманным. Он показывал, что наказывал за конкретные проступки, а вовсе не потому, что человек ему не нравится. Сашка был бы оскорблен, если бы почувствовал, что с ним сводят счеты. Но поскольку это не так, он соглашался с приговором Маронко. А во-вторых, Маронко он считает отцом. И его власть признал добровольно. Больше всего он боится не смерти или тюрьмы, а неодобрения крестного отца. Всегда, сотворив какую-нибудь пакость в обход его, потом старался объяснить Маронко, что это было необходимо. Оправдывался. Его мнением Сашка очень дорожил. И ничье другое так ценить не станет.
Пару раз ему приходило в голову, что существуй у него родные сыновья, они как раз такими и были бы. По сути, оба парня в целом составляли как раз одного Маронко. Склонный к размышлению и взвешенным поступкам Миша был спокойным Маронко. А взрывной, импульсивный Саша - другой стороной личности своего крестного отца. Той, которую он всегда старался удержать в узде. И для Сашки ошейник придумал, потому что по себе знал, к чему может привести высвобождение неуправляемой энергии.
Сколько с ними нервотрепки было - ужас. Но и радости - не меньше. Они дали ему все - и прежде всего смысл жизни. Обделенный с самого начала, получивший к пятидесяти пяти годам все, кроме того, в чем действительно нуждался, Маронко на склоне лет внезапно стал отцом двух взрослых сыновей. С которыми, положа руку на сердце, хлопот было все-таки меньше, чем могло быть с родными. Оба помнили, что их ничего не связывает, кроме духовного родства. Уз крови, которые предполагают примирение после самой дикой ссоры, не было. Потому и бунты, свойственные взрослеющей молодежи, никогда не заходили слишком далеко. В отношениях с Маронко оба парня не шли на принцип, отстаивая свое мнение. Как и не ссорились между собой. Вот в этом - в том, что все трое понимали, насколько хрупки связывающие их отношения - и крылся секрет прочности семейно-мафиозного клана. Потому и не колебался Маронко, приняв решение пожертвовать собой, чтобы спасти ребят. Знал, что на его месте любой из них поступил бы точно так же...
* * *
...Очередь на переезде выстроилась приличная. Люди после выходных ехали в Москву, завтра понедельник, старались добраться до дома пораньше. Все стояли чинно, ожидая, пока проедет поезд и шлагбаум поднимется.
На дороге показался шестисотый "мерседес". Черный, с тонированными стеклами, весь из себя бандитский. Нагло проехал вперед по встречной полосе, притерся в голову колонны. Только занял свое "законное" место, как позади возникла скромная "девятка". Правда, тоже с тонированными дочерна стеклами. И так это ненавязчиво втерлась вперед роскошной иномарки.
- Совсем обнаглел, козел, - заметил Чума по поводу хозяина "девятки". - Давно жизни не учили, в натуре?
Если бы в этот момент шлагбаум поднялся, "мерседес" проучил бы шавку-"девятку", попросту сбросив ее по дороге в кювет. Но поезд еще даже не показался. Поэтому Чума потянулся, мигнул Пашке:
- Надо чисто кости размять. Не нам.
Развлекаться так развлекаться. Пашка выдернул ключи из замка зажигания, сунул в карман. Вдвоем с Чумой вышли, неторопливо подошли к "девятке". Подергали за ручки - нет, заперто. Хозяин-то перессал. Можно, конечно, взять монтировочку и пройтись по кузову машины, но лень. Обошли тачку кругом, лениво посшибали ногами зеркала и с чувством выполненного долга вернулись.
- Будет знать, козел, - заметил Чума, усаживаясь в "мерседес".
Пашка издал неопределенный звук - какое-то бульканье в горле - и корявым пальцем показал на "девятку"... Все четыре дверцы распахнулись одновременно. Наружу, не спеша так, чисто чтоб кости размять - и не себе выбрались четверо крепких парней. С автоматами. В камуфлированной форме. И с большими бляхами "ОМОН" на груди...
Чума высказал длинную и витиеватую фразу. Но когда его за шкирку, как нашкодившего котенка, выволокли наружу, даже не вякнул. А попробуй, скажи им! Их четверо, они с автоматами и погонами... Им все можно. Чуме тоже, но не в этом случае. Потому покорно плюхнулся мордой в придорожную грязь и старательно изображал мешок дерьма, пока омоновцы со знанием дела пинали его по всяким местам вроде почек и ребер. Им тоже нечего было делать, а время ожидания до подъема шлагбаума надо как-то скоротать. Вот и пинали подвернувшихся бандюков чисто чтоб со скуки не помереть. Ну и чтоб знали, козлы, кому зеркала сшибать... Чтоб место свое у параши помнили.
Возражать и требовать адвоката в таких случаях себе дороже. Поэтому даже ругался Чума мысленно. И когда прикладами вышибали стекла в его новенькой машинке - молчал. Правда, когда у Пашки из рук выдернули ключи вякнул. Получил ногой по роже и заткнулся. А менты, нагло хохоча, далеко забросили ключи от машины и, страшно довольные, попрыгали в свою "девятку" без боковых зеркал. Шлагбаум к тому моменту поднялся, поэтому они быстренько завелись и укатили.