А в Тайной канцелярии бьют на дыбе кнутом придворную красавицу Марию Гамильтон. В присутствии царя 22-летней девушке, несмотря на ее мольбы, публично отрубают голову. Петр поднимает мертвую голову с эшафота, целует ее в губы и неожиданно для всех поднимает ее над толпой и начинает читать с эшафота толпе лекцию по анатомии, объяснять "какая жила в голове для чего предназначена".
Страдающий многими психозами царь, присвоивший себе титул Императора и "Отца Отечества", страдает с детства и некрофилией — редким видом умственного расстройства. Так война идет по вертикали, пожирая членов царской семьи и высших сановников. А что же делается по горизонтали, там, где раздавленный народ веками борется за свое выживание?
Горят села раскольников. Войска методически прочесывают леса. Раскольники оказывают яростное сопротивление, предпочитая массовое самосожжение сдаче. Захваченное врасплох население сибирского города Торовец, "уличенное в расколе", по приказу Петра сажается на кол — все до единого человека, включая младенцев. Торовичан до сих пор зовут "коловичами". Качаются по рекам виселицы и стоят колья с отрубленными головами участников булавинского и астраханского восстаний. В Петербурге ежедневно колесуют (любимая казнь царя, вывезенная из-за границы) и подвешивают за ребра человек по 20 "разбойников". В ненавистной царю Москве массами сажают на кол прямо на Красной площади. История донесла имя майора Глебова, осмелившегося "пожалеть” первую жену царя Евдокию, сосланную в дальний монастырь. Майор в течение 18-ти часов умирал на колу, который вышел ему из заднего прохода в затылок. А сколько было безымянных? Но флот и новая столица продолжали строиться, а войне, бушевавшей от Нарвы до Полтавы, не видно было конца.
"Многие тысячи народа со всех концов России, — пишет историк-беллетрист, — трудились над постройкой города. Наводнения смывали работу, опустошал ее пожар, голод и язва косили народ, и снова тянулись к топким дорогам, по лесным тропам партии каменщиков, дроворубов, бочкарей, кожемяк. Иных ковали в железо, чтобы не разбежались, иных засекали насмерть у верстовых столбов, у туинской избы. Пощады не знали конвоиры-драгуны, бритые, как коты, в заморских зеленых кафтанах. Строился царский город на краю земли, в болотах. Кому он был нужен, для какой муки еще новой надо было обливаться потом и кровью и гибнуть тысячами — народ не знал. Но от пода гей, оброков, дорожных и войсковых повинностей стоном стонала земля. Жаловаться и сетовать было запрещено. Тех неосторожных, кто осмеливался это делать, заковав руки и ноги в железо, везли в Преображенский приказ или Тайную канцелярию, и счастье было, кому просто рубили голову: иных терзали зубьями или протыкали колом железным насквозь или коптили живьем. Страшные казни грозили каждому, кто хоть тайно, хоть наедине или во хмелю задумался бы: к добру ли ведет нас царь, и не напрасны ли все эти муки, не приведут ли они к мукам злейшим на многие сотни лет? Но думать, даже чувствовать что-либо, кроме покорности, было воспрещено…
Ужасом было охвачено все государство. Пустели города и села; разбегался народ на Дон, на Волгу, в Брянские, Муромские, Пермские леса. Кого перехватывали драгуны, кого воры забивали дубинами на дорогах, кого резали волки. Порастали бурьяном поля, дичало, пустело крестьянство, грабили воеводы и комиссары… И пусть топор царя прорубал окно в самых костях и мясе народном, пусть гибли в великом сквозняке смирные мужики, не знавшие даже зачем и кому нужна их жизнь, пусть треснула сверху до низу вся непробудность — окно все же было прорублено, но случилось совсем не то, чего хотел гордый Петр. Россия не вошла, нарядная и сильная, на пир великих держав. А подтянутая ими за волосы, окровавленная и обезумевшая от ужаса и отчаяния, предстала новым родственникам в жалком и неравном виде — рабою…"
Можно сказать больше. Для усмирения бушующей непрерывной войны Петр уничтожил старое русское государство с помощью иностранного вторжения, схожего в деталях с тактикой, которой прибегнул Ленин через 200 лет.
Осуществляя план, задуманный в Кукуевой слободе, правительство Петра как бы признало, что за 1000 лет своего владычества на захваченной торговым домом "Рюрик и братья" территории им не удалось утвердиться и покорить с виду смирный и невоинственный народ. И правительство открыто призвало на помощь Западную Европу. Немцы, голландцы, англичане, французы, швейцарцы, поляки и шведы десятками тысяч откликнулись на этот призыв, хлынув на просторы новооснованной Российской Империи, захватывая ключевые посты в органах государственного управления, в армии и на флоте, в экономике и торговле, в просвещении и культуре, создав, наконец, тот слой между властителями и народом, на который власть могла более менее надежно опереться. Более менее, но не больше, ибо среда развращает, а война захватывает, бросая то по одну, то по другую сторону линии фронта. Многие попали под нож неутихающей войны еще при жизни Петра, убитые на дорогах по пути в неведомую страну, разорванные на куски в бунтах и восстаниях, перемолотые страшными жерновами террористического режима, павшие в бесконечных внешних войнах. К ним тянулось, а вернее подгонялось царевой палкой, и новое русское дворянство, забывая родной язык и обычаи, превращаясь в настоящую оккупационную силу по отношению к раздавленному народу.
Но окружавшие Петра иноземцы чувствовали себя не в большей безопасности, чем "уничтоженные как класс" бояре во времена Ивана Грозного.
Прямо из кабинета великого преобразователя можно было попасть на виселицу, на плаху, на колесо или даже куда-нибудь похуже. Один из фаворитов царя — Вилли Моне — брат стародавней любовницы Петра, с помощью которой велась обработка юного царя еще в Кукуевой слободе, позволил себе легкий флирт с супругой Петра Екатериной. Что там было в действительности — неизвестно. Скорее всего, ничего серьезного. Но этого было достаточно, чтобы Петр отправил старого приятеля на плаху, а его отрубленную голову, погруженную в сосуд со спиртом, приказал поставить в спальне своей жены. Вскоре после этого царь скончался, не дожив до 53-х лет. Ходили слухи, что его отравила жена вкупе с другими фаворитами, которые, видя, как чередой идут на плаху вчерашние сообщники, чувствовали себя не очень уютно.
Неизвестно, дожил ли до кончины Петра кто-нибудь из тех голландцев-мечтателей, кто думал о снижении накладных расходов по транспортировке русского хлеба в Амстердам. Если да, то их разочарованию не могло быть границ. Вывозить из страны было нечего. Страна была разорена дотла. Все, кто создавал какие-либо материальные ценности в Московском государстве, были истреблены в войнах и бесчисленных стройках баз, кораблей и крепостей, на рытье каналов, на прокладке дорог. А экономика европейского типа, несмотря на даровую и рабскую силу, оказалась совершенно неконкурентноспособной на мировом рынке. Не платить рабам ни копейки — очень заманчиво, но это приводит к экономическому развалу и застою, о чем знали еще древние римляне, погибшие при попытке перестроить свое государство. А в России забыли, ибо за напоминание подобных вещей полагалась смертная казнь.
Говорят, что Петр, успев критически проанализировать свое царствование, составил завещание для потомков и, хотя многие считают, что это завещание сфабриковано западными спецслужбами, его содержание говорит о том, что никаким западным фальсификаторам не дано было подняться до таких высот мысли и понимания российской действительности.
Понимание русской действительности очень отличало Петра от такого утопического идеалиста, каким был его предтеча Лжедмитрий I, мечтавший провести преобразование цивилизованными методами.
Обозревая дело рук своих, Петр ясно увидел, что если ему что и удалось, то это превратить Россию из шумной, вечно дерущейся "стенка на стенку" и стремящейся к хаосу деревни, в огромный военный лагерь, где все было милитаризованно до абсурда и зажато замешанной на терроре табелью о рангах. На таком фундаменте, указывал Петр, можно добиться небывалого. А именно — завоевать весь мир. Поэтапно, конечно. Сокрушить Польшу, затем — Германию и Швецию, а там — и злобную старуху Англию, и можно сказать — дело сделано, поскольку Франция в этом случае капитулирует сама. Армия, которая может воевать без еды и сапог, которая может позволить себе любые потери — способна даже под командованием самых посредственных командиров одерживать немыслимые победы, создавая миф о собственной непобедимости (на страх врагам) в делая некомпетентные в военном деле ничтожества великими полководцами для вящей славы истории. Что же касается народа, то великий преобразователь гениально указал, что народ необходимо искусственно держать в нужде, бесправии и неграмотности, дабы легко было использовать и расходовать его для государственных нужд. Чтобы, выдернутый из своей жалкой, голодной и бесправной деревенской жизни, народ не почувствовал большой разницы, попав во фронтовую траншею или на какую-нибудь "великую стройку", зная, что, где бы он ни был, ему одинаково суждено погибнуть от голода и непосильной работы. Поэтому, главное — это постоянный террор в стране, по возможности, беспрерывные внешние войны, учил Петр, опередив почти на век Робеспьера и на два века Владимира Ильича, который в гордыне почему-то считал, что придумал что-то принципиально новое.