За столом сидели Трокман и Климов, пили кофе и о чем-то беседовали.
— Майк! — Климов приветствовал меня взмахом руки. — Можешь меня поздравить!
Я вопросительно посмотрел на него.
— Президент подписал приказ о присвоении мне звания генерал-полковника. Недурно. Правда?
— Что-то на вас посыпались генеральские чины, — съязвил я, — как на наполеоновских полковников после Аустерлица. Это наверное за эшелон с ядерным оружием?
— За эшелон спасибо тебе, Майк, — посуровел Климов. — Ты мне очень помог. Я уже говорил господину Трокману.
Он, видимо, думал, что Билл меня тоже произведет в полные генералы.
— Президент орал на нашего министра, — продолжал Климов, — как в свои обкомовские времена. Министр слег в прединфарктном состоянии. Там попутно выяснились кое-какие мелочи из его частной жизни, о которых даже говорить не хочется. В общем, все ожидают, что его скоро выгонят в отставку. Надо, наконец, нашим органам освободиться от диктата политиков и дать возможность проявить себя настоящим профессионалам, которые — ты, Майк, не дашь мне соврать — своей грудью пробили дорогу демократии, сокрушив тоталитаризм.
Борьба Климова за демократию началась еще в 1981-м году, когда его Управление организовало в Польше убийство ксендза Попелюшко, а потом выдало его убийц правосудию, дестабилизировав положение в Польше до такой степени, что уже никакое военное положение не могло спасти ситуацию.
— Мы понимаем обстановку, генерал, — с некоторой торжественностью в тон Климову заявил Билл. — Скажу больше: мы приняли решение рекомендовать именно вас на пост нового министра безопасности.
Кто это "мы", Билл не уточнял. По крайней мере, со мной он никогда этого вопроса не обсуждал. Но, разумеется, если бы он это сделал, то я ему тоже порекомендовал бы Климова, несмотря на его жуткое прошлое. Хотя бы потому, что просто больше никого не осталось. Часть профессионалов ушла в новые властные и коммерческие структуры, часть подалась в преступный мир и мощной струей влилась в международные террористические и мафиозные группировки, а часть — просто впала в прострацию, по-детски радуясь, что не попала на скамью подсудимых.
Видимо, заявление Трокмана не было какой-то большой неожиданностью для Климова, потому что он сказал:
— Я думаю, это будет правильное решение. Надо, наконец, навести надлежащий порядок в стране…
Он запнулся и добавил:
— …и в мире.
В чем им никогда нельзя было отказать — так это в глобальном мышлении. Если у них и существовала какая-то светлая мечта, то она всегда парила над миром, постоянно примериваясь, чтобы накинуть на планету тот же самый ошейник, которым они задушили собственную страну.
— А своим заместителем, — сказал я ему по-русски, — сделай Беркесова. Его, кажется, тоже произвели в генерал-майоры. Тогда блеск демократии в вашей стране станет просто нестерпимым для постороннего глаза.
— Слушай, — засмеялся Климов, — ты помнишь, как покойный Юрий Владимирович, царство ему Небесное, благодетелю, обещал сделать его генералом, когда он был совсем пацан — то ли капитан, то ли майор? Не помню уж точно. А гляди — уже генерал. Юрий Владимирович слов на ветер не бросал! Он толковых людей для нашей службы еще, можно сказать, по детским садам отбирал. И никогда не ошибался.
Если вспомнить то, что произошло с "Саддамовскими" ракетами и Койотом, то Андропов и на этот раз не ошибся.
Я примерно перевел Трокману сказанное генералом. Он улыбнулся и сказал, допивая кофе:
— О, да! Андропов — это был большой человек. Минотавр в лабиринте. Он сам этот лабиринт построил и сам в нем запутался до такой степени, что после его смерти пришлось с этого лабиринта снимать крышу, чтобы хоть в чем-то разобраться. Горбачев надеялся это сделать самостоятельно, но у него не хватило сил даже убрать мусор с крыши. Пришлось звать на помощь весь мир. Надеюсь, что новые люди — такие, как вы, генерал, разгребут весь этот кошмар, что накопился в лабиринте за последние 75 лет.
Климов, как бы не слыша, что сказал Билл, продолжал говорить о Беркесове, снова перейдя на английский язык:
— С Беркесовым вообще вышла интересная история. Мы послали президенту представление о присвоении ему звания генерал-майора. Должность у него генеральская сейчас — так что ничего необычного в этом нет. А комитет по правам человека Верховного Совета, где заправляет Сергей Ковалев, которому все не терпится снова в лагерь вернуться, послал Ельцину свое представление, где требует отстранить Беркесова от должности и предать его суду чуть ли не как военного преступника за его дела в андроповские и постандроповские времена. Они, идиоты, не понимают, что не будь тех времен, не было бы и нынешних. Что мы их не сажали, а собрав вместе в лагерях, берегли для будущего. Чтобы они уцелели. Вы же помните, что по шестому и седьмому варианту развития событий, они все — интеллектуальный цвет нации — могли погибнуть в некотролируемом катаклизме, щупальцам которого было все-таки даже теоретически не дотянуться до Мордовии и Перми.
— Но был же еще и восьмой вариант, — напомнил я. — Где они все должны были быть расстреляны прямо в лагерях. Для этого, насколько я помню, в каждом лагере имелось два экскаватора, чтобы за одну ночь вырыть братскую могилу по получении сигнала "Незабудка".
— Ну, во-первых, не расстреляны, — возразил Климов, — а усыплены. Кроме того, этот восьмой вариант предусматривался только в том случае, если бы наш план…
— Не в этом дело, — в свою очередь возразил я. — Я говорю об авторстве этого плана, который вполне может всплыть, учитывая массовое дезертирство из вашей системы, тон которому задают весьма информированные генералы…
— Но я вовсе не был автором этого плана, — почти разозлился Климов. — Я только подписал его как документ, проходящий по моему главному управлению. Да, пусть пишут и врут, что хотят. Кто сейчас им поверит?
Неожиданно генерал снова перешел на русский язык, воспользовавшись тем, что Трокман, встав из-за стола, извинился, что ему нужно позвонить и ушел в свою комнату.
— Слушай, Майк, — жестко сказал Климов. — Что ты вечно хочешь меня представить каким-то кровавым палачом, который приспособился к новым условиям и строит из себя демократа? Тебе ли не знать, что если бы не я и еще несколько человек в КГБ, то никогда бы нам здесь вместе не сидеть. Что я, можно сказать, своими руками…
— Вот, чудак, — прервал я его. — Я же о тебе беспокоюсь, чтобы ты учел возможные удары, которые на тебя неизбежно посыпятся, когда ты выйдешь из-за кулис на ярко освещенную сцену. Мы, может быть, думаем о тебе как о будущем президенте России или что там у вас получится на месте бывшего СССР. А ты все обижаешься.
— Обидно, конечно, — ответил генерал. — Что ты вообще обо мне знаешь? Ты знаешь, сколько я сделал, чтобы у нашего режима было более-менее человеческое лицо? Например, еще когда Солженицына высылали, я ему из своего, можно сказать, кармана дал 300 долларов.
— Вы уже тогда в долларах получали зарплату? — поинтересовался я.
— Получали — не получали, а деньги были мои, — огрызнулся Климов. — Мне Ахматова, если хочешь знать, свой “Реквием” лично читала вслух.
— Ты знал лично Ахматову? — искренне изумился я.
— А ты думал? — проговорил генерал. — Когда "Реквием" у вас напечатали, наверху было мнение: старуху посадить или выслать. Мне тогда это поручили. Как бы я доложил, так бы и вышло. Ну, привели ее ко мне. Я и говорю: как же вы, Анна Андреевна, себе такое позволяете? Человек вы уже пожилой — в зоне будет совсем не сладко, да и на высылке тоже.