— На территории особняка наших людей нет, — заверил Климов. — А снаружи я уже не знаю, как там Беркесов распорядился. Наверное, все как обычно.
— Я немного говорю по-итальянски, — сказал Билл. — Поэтому пойду погуляю до парку. Надеюсь, что меня не пристрелят.
Когда Трокман вышел, Климов придвинулся ближе ко мне:
— Орлов умер сегодня ночью. Скоропостижно.
— Вот как? — переспросил я. — Я с ним виделся недавно. Он прямо полыхал здоровьем. Что говорят врачи?
— Инфаркт, — вздохнул Климов. — Он понервничал из-за того, что у него хотели отобрать помещение его Центра. Позвонил бы мне. Я бы в шесть секунд все устроил. Вот так вот — и до шестидесяти не дожил…
Грусти при этом в глазах генерала не был. Был настороженный вопрос: не я ли прикончил Орлова. Климов был достаточно опытным, чтобы это подозревать. Но, оказалось, что он подозревает не только меня.
— Мне вся эта история не нравится, — продолжал Климов. — Двойная смерть Ларссона и Орлова. Этот эшелон. Ты знаешь, что там произошло?
— Подробностей еще не знаю, — признался я.
— Все сопровождение перебито одним и тем же оружием, которого у них в табеле не было, — почему- то перешел на шепот генерал. — Всех положили из одного израильского автомата ”Узи”. Девятимиллиметровые патроны, пули пропитаны цианидом. Кто же этот ухарь, который вскочил на ходу в поезд и перебил всю охрану?
— Он мог пробраться в эшелон на станции, — предположил я. — Потом проник в вагон, застал их всех пьяными или спящими — ты же знаешь, как они несут службу, — и уложил всех одной очередью.
— Нет! — Климов повысил голос. — Они отстреливались. Почти каждый по полрожка выпустить успел. Весь вагон изрешечен очередями. Что ты на это скажешь?
— Уж не думаешь ли ты, — засмеялся я, — что это сделал я? Нет, Климов. Годы уже не те. Я уж не говорю о том, что подобные штучки нам категорически запрещены. Мы все-таки не вы. На подобные акции нужно разрешение президента и конгресса.
— Ладно, — махнул рукой Климов. — Мозги мне пачкать. Разрешение президента! Я будто не знаю о ваших делишках и твоих, в частности. Но в данном случае я, конечно, не на тебя думаю. Тут явно не твой почерк.
— Слава Богу! — сказал я. — А то я совсем было решил вызвать своего адвоката.
— Не зубоскаль, — поморщился Климов. — Дело-то очень серьезное. Не Койот ли все творит?
"Койот мертв”, — подумал я, но вслух переспросил:
— Ты думаешь, что это Койот? Из-за того, что использовался израильский автомат? Тут недавно Беркесов захватил одну группу сопровождения эшелонов со стратегическим сырьем. Я посмотрел, что это за публика. Чем они только не были вооружены! У них даже парочка "Шмайссеров” была, кстати под тот же самый патрон, что и "Узи". Трофейные запасы, видимо. А тебя послушать, то ехала какая-то дисциплинированная группа от вашего Комитета. Численность и поименный состав ее тебе, судя по твоим словам, был известен, а вооружена эта группа была только табельным оружием. Автомата "Узи" там быть не могло. Я тебя правильно понял, Климов? Это твои люди собирались совершить самое гнусное преступление против мира со времен второй мировой войны?
— Слушай, не тарахти, — перебил меня генерал. — Твои люди — мои люди! Что ты несешь? Мы эти эшелоны отслеживали, ты это отлично знаешь. И мам был известен состав группы охраны и их вооружение. И известно, что ни у кого израильских автоматов не было. И намеревались мы эти эшелоны перехватить в Петербурге. Ты это тоже знаешь. А кто их остановил в Угроше, это загадка, которую я намерен разгадать.
— Заодно, — предложил я, — разгадай: шли они на Петербург или мимо через Угрош. Кто бы их не остановил, он достоин только поощрения. Если ты считаешь, что это Койот, выхлопочи для него у Ельцина орден "Дружбы народов". А я похлопочу для него Нобелевскую премию мира…
— А если он еще что-нибудь натворит в этом духе? — поинтересовался Климов. — Ты можешь предсказать, что ему придет в голову в следующий раз?
— Если ты серьезно хочешь знать мое мнение, — ответил я, — то я не верю, что охрана эшелона — это работа Койота. Не его почерк. Зачем ему городить гору трупов?
— Чтобы другим неповадно было, — предположил Климов. — Чтобы знали, чем подобные операции могут закончиться. Много тут всяких вариантов.
Климов еще ближе ко мне придвинулся, и мы уже сидели буквально лоб ко лбу:
— Ты помнишь, — свистящим шепотом говорил он, — как он исчез в 1983-м году, когда мы хотели его ликвидировать? Исчез. А сейчас объявился. Откуда и почему? Мне Беркесов говорил, что ты знаешь, где он находится, где скрывается? Почему же ты не даешь возможности его схватить?
— Я не даю? — удивился я. Беркесов не хуже меня знает место, где он скрывается.
— Там нет никого, — серьезно сказал Климов. — Это какая-то твоя фантазия или очередная хитрость. Квартира опечатана. За ней круглосуточное наблюдение. Квартира пуста и никто там не появлялся. И эта женщина исчезла из больницы. Куда она делать? Ты знаешь?
— Знаю, — сказал я. — И в ней, в сущности, вся загвоздка. Он прибыл сюда, чтобы забрать ее. На это, если я правильно представляю себе этот процесс, нужна минимум неделя. И они уедут.
— Куда уедут? В Париж? Обратно в Париж? Да? — у Климова над бровями заблестели капли пота. Мне было совсем непонятно, что он так разволновался, как будто Койот и Жаннета были его родственниками. Или ему тоже захотелось в Париж, где он бывал почти каждый месяц. Тем более, что он все знал и понимал.
— Ты дурак, Климов, — не сдержался я. — Если это сейчас называется Парижем, то они уедут в Париж. Я могу его увидеть, если хочешь. И узнаю поточнее.
Климов недоверчиво посмотрел на меня.
— У меня сложилось впечатление, — пояснил я, — что он хотел сам меня видеть. Я говорил об этом Беркесову, и тебе это, конечно, известно. Но тут необходимо одно условие: гарантия, что во время моего визита туда не вломятся ваши люди.
— А если вломятся? — спросил Климов. — Что тогда будет?
— Ничего не будет, — пожал я плечами. — Подвезут меня обратно. И все. Только я ничего не узнаю. Климов, неужели тебе марксизмом настолько зацементировали мозги, что ты не понимаешь таких простых вещей?
— Честно скажу — не понимаю, — ответил генерал. — Тогда не понимал и сейчас не понимаю. И готов спорить, что ты тоже не понимаешь. Ты просто принимаешь эту ситуацию, как она есть, а я и принять ее не могу. Тебе легко экспериментировать в чужой стране. А если бы такое происходило у вас, в Штатах?
— В Штатах происходит порой и почище, — успокоил его я. — И даже пресса не впадает по этому поводу в истерику. Ну, короче. Ты понял, что тебе нужно сделать? Прикажи Беркесову снять наблюдение с дома. Полностью. Дай мне машину, и чтобы ни одна живая душа из вашего ведомства за мной не следила. Слухачей, что сидят в соседних квартирах, тоже убери — они ничего не запишут. Ты все понял, генерал?
— Когда ты поедешь? — спросил Климов, потирая рукой подбородок и что-то обдумывая.
— Как только освобожусь от Торрелли, — ответил я. — Сразу могу и съездить, если ты сделаешь все, что я сказал.
— А ты не боишься, что он тебя убьет? — неожиданно поинтересовался Климов.
— Меня? — удивился я. — Зачем я ему? Кроме того, он мог бы это сделать давно, если бы захотел. Нет. Не боюсь. Только не просись со мной. У тебя в глазах так и скачет "Майк, возьми меня с собой". Ничего не получится.
— Хорошо, — сказал Климов. — Поезжай. Я все сделаю, как ты сказал. Посмотрим, что получится.
— Договорились, — я посмотрел на часы. — Пойду подышу воздухом. Дашь мне ключи от машины, когда кончится совещание у Торрелли.
Но подышать воздухом так и не удалось. Не успел я выйти в фойе, где в простенке висел портрет Ленина в канцелярской рамке (так и не снятый, несмотря на заверения Топчака), как услышал за своей спиной радостный голос: "Миша, дорогой! Привет! Вот не ожидал тебя увидеть!" Надо признаться, что я тоже не ожидал его увидеть, будучи уверенным, что его в настоящее время в России нет. С львиной гривой седеющих волос, улыбаясь в свои вальяжные усы, стоял между бронзовыми гетерами сам Борис Берсон, напоминая в роскошно-средневековом интерьере фойе Альберта Эйнштейна в момент его приема в шведском королевском дворце после получения Нобелевской премии. Аналогия с Эйнштейном была не случайной. Мало того, что Берсон напоминал внешне великого физика, но он имел ум не менее великий, чем у Эйнштейна, и будь этот ум направлен на научные исследования, готов присягнуть, что Берсон был бы известен не менее, чем Эйнштейн. К сожалению, (а может быть, и к счастью: Эйнштейн придумал атомную бомбу, а Берсон мог придумать и что-нибудь похлеще, его мозг работал совсем в другом направлении.