Правильно всё решил, только сделать не получилось… Словно бы резиновый жгут невидимый между девушкой и мною кто-то привязал – и, едва я в сторону двинул, жгут тот натянулся и обратно подтащил. Сам не понял, как получилось, что никуда не ушел, что оказался гораздо ближе к парочке.
А Зюзя тем временем скорострелом оказался. Кончил. Застонал, задергался… Но блаженно расслабиться у него не сложилось. Лёнчик задохлика нашего тут же с девицы согнал, сам на нее пристроился. Зюзя кое-как на ноги поднялся, штаны подтянул-застегнул, а сам аж шатается. Выжат как лимон. Понятно теперь, отчего у него с тёлками не ладится – если даже поведется на него какая по пьяни, то надолго потом любовь не затягивается. Пары минут своим стручком не потыкал – и всё, готов, совсем никакой…
Меня проблемы Зюзи не парили, я одну интересную штуку заметил… Руки девушки в стороны раскинуты, и одна возле самых кроссовок моих оказалась. Блузка у нее с рукавами до локтя, и вижу теперь, что ниже рука согнута там, где гнуться ей не полагается, и кожу на этом новом сгибе что-то изнутри натянуло… Закрытый перелом, ясней ясного. Она-то сейчас вмазанная и ничего не чувствует, и не вспомнит потом, где грабку поломала. А на нас при таких делах средний вред здоровью повесить как два пальца об асфальт, и к сто тридцать первой нехилый уже букет отягчающих наберется…
Короче, попробовал я снова уйти. Пятясь, по шажочку, но всё-таки отходить начал. Жгут невидимый никуда не делся, обратно меня тянет, и кто бы кого одолел, даже не знаю.
Но тут, не раньше и не позже, грибочки подействовали. И меня конкретно с них вштырило… Торкнуло не по-детски. Видится мне, будто девка взорвалась. Ну вот натурально взорвалась, только без звука, а так-то кровь, требуха и всё дерьмо, что в требухе, во все стороны полетели. Словно схавала красотка наша на ужин бомбу с таймером – и вот теперь та в кишках сработала, всё брюхо разворотила.
Лёнчика тот как бы взрыв в сторону отшвырнул, но недалеко. Лежит на спине рядом, штаны приспущены, елдак к небу торчит, как ракета на пусковой. И глючится мне, что от вскрытого брюха к Лёнчикову херу какая-то поебень тянется. Черная такая, на вид слизистая, не жидкая и не твердая, а… ну как густая сопля примерно. Только громадная, будто кит высморкался. И даже не просто тянется, а втягивается, вползает в Лёнчика. Словно он клизма огромная – и своим хером, как носиком клизмы, поебень эту засасывает.
Долго я на глюк не пялился. Потому как у грибков еще одно действие проявилось: резиновый жгут, что к девке меня тянул, пропал как не было. Может, и стояк в штанах пропал, не знаю, я не следил – развернулся и рванул с высокого старта.
По-хорошему надо было мне с приключаловом завязывать – домой и отоспаться.
Но я вместо того, сам не знаю как, на Карла Маркса очутился, совсем в другой стороне. Улица Карла Маркса – это наш как бы бродвейчик, типа Крещатика или Невского.
Жизнь там била ключом. Особенно после тихого парка. Окна светятся, музон играет, девки хохочут. На улицу возле кафешек и ресторанчиков по летнему времени столики выставлены и не пустуют. На тротуарах людей хватает, веселых и поддатых. Вечер пятницы, хуле.
А вот мне там быть не стоило. С моей условкой в кабаки дорога закрыта. И вообще в общественных местах появляться под синькой или веществами нельзя. Таким, как я, условно осужденным, лучше в укромных местах расслабон ловить. В скверах заброшенных, например.
И как бы я всё это понимаю – но все равно по Карла Маркса тащусь, сам не зная куда. Глюки больше не торкают, но измена и без них конкретная. Кажется мне, что не на главной я улице родного городка, до камушка мне знакомой, – а хрен знает где, на чужой какой-то планете. Дома словно первый раз вижу, а на вывесках буквы вроде наши, а прочесть не могу, или могу, но не въезжаю, что прочел. Или тут же забываю. Люди вокруг непонятные и опасные. Говорят все, говорят, говорят – и громко так, будто молотками по ушам лупят, – а ни слова не понять. Чем дальше, тем яснее, что все, кто вокруг, – и не люди вовсе, а чужаки какие-то. И если кого из них за рожу ухватить, то кожа стянется, сползет, как маска, и покажется из-под нее рыло чешуйчатое. Или та черная поебень, что Лёнчик своим хером втянул, как клизмой. Тревожно и страшно мне стало, что уж скрывать. Зассал не по-детски.
Да, вот еще что было… Знакомых постоянно встречал. Вернее, мерещилось, что встречал, а так-то на самом деле это чужаки чешуйчатые знакомцами прикидывались. Соньку, с которой разбежались, раз пять встретил или шесть. Один раз даже вломить собрался чуваку, с каким она под ручку хиляла. Удержался кое-как, какой-то маленький кусочек мозга понимал всё же: не она это, грибы штырят… Хотя одна из тех пяти или шести тогда встреченных, может, и вправду Сонькой была, поди пойми, – город у нас небольшой, пятьдесят с хреном тысяч, а бродвейчик один, могли и пересечься.
И подумалось мне, что от дури грибной непременно надо избавиться. Перешибить ее чем-нибудь. Принять пару стопарей, наплевав, что здесь торгуют с наценкой, – и перешибить.
А что дальше было, не помню. Черная дыра. Обрыв пленки. Кирнул ли я еще или нет и как домой попал, с какими приключениями, – всё в той черной дыре кануло. Бывает со мной такое… Свою двести тринадцатую так и заработал: свидетели о подвигах моих рассказывают, а сам ни сном ни духом.
Но как-то до дома добрался – проснулся именно там поздним утром. Лежу в одежде на кровати неразобранной, один, а ведь бывает по утрам всяко, порой такая рядом посапывает, что в толк не взять: как столько выпить-то сумел?
Полежал, повспоминал вчерашнее… До обрыва пленки добрался, дальше никак.
Попробовал встать. Получилось. Похмелюга, конечно, мучает, но средней тяжести, а я к ней привычный. Сходил в сортир, отлил, потом водички холодной попил вволю… Чутка полегчало.
Набрал Зюзю – звонки идут, но не отвечает. Набрал Лёнчика – та же картина. Ладно, думаю, пусть отоспятся, а я пока поправкой здоровья займусь.
Поплелся в ближний магаз, он рядом, за два дома – а дома у нас сельские, с участками, хоть и числятся городом те улочки, что между железкой и рекой.
Купил две полторашки «Арсенального» крепкого, одну сразу высосал, неторопливо, с перекурами, – тут же, возле магаза. Пока сидел, двое мужичков знакомых подвалили, затарились, рядом пристроились. Спрашивают: где извозюкался так?
И только тогда я заметил, что снизу джинсы у меня изгажены. Пятна уже подсохшие, но не до конца. Одно или два вроде как от крови, остальные – не пойми от чего, мерзость какая-то липкая. Сорвал я пучок травы, отчистил, что смог, а мужичкам чистую правду ответил: дескать, приключался ночью по синьке, а как, где, с кем – не вспомнить, мог и нос кому расхерачить, мог и сам себе сблевать на штанину…
Но это я им сказал. А у самого в голове другое вертится: глюк давешний. Тот, где девка взорвалась. Припоминаю, как я стоял, как она лежала – и получается, что ошметки взрыва как раз туда бы мне прилетели, где сейчас пятна нашел… Хренасе, думаю.
Мужички допили и отвалили, а я опять парням начал названивать. Лёнчик снова не отозвался, а вот Зюзя прорезался, но по голосу слышу: плох совсем, доходит. Ладно, взял еще пивка да чекушку, пошел его лечить: крепитесь, больной, добрый доктор Айболит на подходе.
До Зюзи чапать от магаза подольше, чем до меня – домов шесть или семь, а потом еще вбок по переулку. Но я к тому времени взбодрился от пивасика и дошагал легко.
Мамашка Зюзина и на меня уставилась с большим подозрением, и на пакет, где лекарство лежало. Она в башку себе отчего-то вбила, что мы с Лёнчиком и Хомяком спаиваем Зюзю и на разные дурные дела подбиваем. Ага, щас… Это кто у нас придумал вчера убабаханную девчонку в кустах пялить, а?
Но разборок мамашка чинить не стала, буркнула что-то и отчалила.
А Зюзя и вправду плох оказался. Лежит, стонет, шевельнуться едва может. Он, оказывается, и первый мой звонок слышал, но до трубы дотянуться не смог.