— Нет, — я слегка усмехнулась. — Тогда ты не был моим официальным капо.
Он улыбнулся в ответ. Затем потянулся к моей сумке. Когда я вздрогнула и схватила ее, Капо не спеша вырвал сумку из моих рук. Он открыл ее и достал новые тенниски, как будто знал, что я их упаковала. Что я и сделала. Он медленно потянулся за одним из потертых пластиковых шлепанцев.
Я хотела отодвинуться, но Капо крепко удерживал меня.
— Они такие грязные, — прошептала я.
— Я касался настоящей грязи, и она касалась меня.
Я позволила Капо взять мои ноги, наблюдая, как он меняет мои старые шлепанцы на новые тенниски. Они сели идеально. У меня не было пары обуви, которая бы принадлежала исключительно мне, с тех пор как мне исполнилось десять.
— Твоя сумка, — сказал он. — Она принадлежала твоей матери.
Мне потребовалась секунда.
— Моей матери? Ты имеешь в виду Джослин?
— Нет, — сказал он. — Джослин Флорес была той женщиной, которая приняла тебя и любила как родную. «Черт бы меня побрал», так говаривал старик Джанелли, ее отец, когда его раздражали насекомые в саду, поедающие его урожай. Сицилийцы любят свои сады.
— Ты знал мою... Джослин? Папашу? Папаша был отцом Джослин, моим приемным дедушкой. Я не была знакома с мужем Джослин, Хулио Флоресом. Он умер еще до того, как меня удочерили, но мне дали его фамилию.
Он кивнул.
— Я хорошо их знал.
— Папаша умер первым, — сказала я, желая рассказать ему. — Джослин умерла через год.
— Сердечный приступ, — сказал Капо. — Рак.
— Верно, — только и могла ответить я. Их дом был единственным стабильным местом, который я когда-либо знала.
— Ты все равно вернешься на Стейтен-Айленд, чтобы еще раз осмотреть дом.
— Правда.
— Я дал им достаточно денег, чтобы они могли позаботиться о тебе.
— Ты... что?
— Что случилось с домом, Марипоса?
Я встала, стараясь держаться на некотором расстоянии.
— Она была так больна. Мы использовали его для того, чтобы покрыть расходы на ее лечение. Потом они забрали дом. Денег не осталось. Некому было обо мне позаботиться. — Я прикусила губу. — Откуда тебе все это известно?
Капо все еще стоял на одном колене, грязные шлепанцы болтались у него меж пальцев.
— Я знал твоих родителей, твоих биологических родителей, Коррадо и Марию. Тебя звали Мариетта Палермо.
— Мариетта Палермо, — я попробовала это имя на вкус. Оно казалось чужим. Неправильным. — Мне было пять лет, когда... ты ведь имел какое-то отношение к тому, что я осталась жить с ними, не так ли?
— Ага. Я привез тебя, чтобы ты жила с ними. Я сменил твое имя.
— Марипоса, — произнес он испанское имя с итальянским акцентом. — Я буду звать тебя Марипоса. Бабочка.
Этот ублюдок дал мне это имя.
— Почему? — Я сжала руки в кулаки.
— Мариетта означает «море горечи» или что-то в этом роде. Я хотел, чтобы у тебя было что-то получше, что давало надежду. Я хотел, чтобы ты стала той, кого любишь больше всего. Бабочкой. Ты заслужила этот шанс. Оба имени начинались с Мари, как тебя называла твоя мать. Я хотел, чтобы ты сохранила и эту часть в память о ней. И знал, что так тебе будет легче. Будучи маленьким ребенком, ты всегда могла сказать окружающим тебя людям, что тебя зовут Мари. Это была не такая уж большая проблема.
— Я не это имела в виду. Зачем ты привел меня, чтобы жить с ними? Что случилось с моими мамой и папой? — Эти два простых слова чуть не разорвали меня надвое, но я сдержалась.
— Погибли, — сказал он.
— В автомобильной катастрофе? Так мне сказали Папаша и Джослин.
Капо благоговейно поставил старые шлёпки на пол и встал лицом ко мне.
— Их убила Семья Скарпоне.
— Это... — даже не могла произнести это слово. Мафия.
— Они потребовали и твоей крови.
— Понимаю, — я осела под тяжестью собственного веса. Я не могла стоять, хотя и потянулась к сумке, чтобы прижать ее к себе. Это было единственное, что, как мне сказала Джослин, было при мне, когда я подошла к ее двери. В сумке лежали две книжки-раскраски. Одна была заполнена изображениями бабочек, а другая - принцесс. Коробка цветных карандашей. Заколка для волос в виде бабочки.
— Едва ли, — ответил он.
Услышав односложный ответ, я подняла глаза, чтобы посмотреть в глаза Капо. Он смотрел на меня, всегда смотрел с такой силой, что я не могла оторваться, но чувствовала, что могу летать.