— Чё не ешь? — Соболь обвёл глазами угощенье, и щедро положил себе на тарелку горстку лососи под грибным соусом. — я голоден жутко, некому было покормить. Пробовал оладьи жарить, как Хоттабыч, да куда там! Руки не с того места растут.
— Намекаешь, чтобы я их пожарила? — поддразнила Влада, никак не в силах справиться с нахлынувшим счастьем.
— Если в гости позовёшь. — с набитым ртом пробурчал он, уплетая с таким аппетитом, что и она не удержалась, принялась за салат из креветок.
А потом, в машине, они долго целовались, как ненасытные, и Влада мечтала, чтобы эта ночь длилась вечно. По дороге до её дома Соболь скупо поведал, что с ворами всё утряс, но что-то его угнетало, и не заметить этого она не могла.
— Макс… — не спеша покидать джип, осторожно сказала девушка, всматриваясь в его профиль. — ты ничего от меня не скрываешь?
Он побарабанил пальцами по рулю, и натянуто улыбнулся.
— Забей, маленькая. Есть небольшие напряги, я с ними разрулю. Ну, чё, идём жарить оладьи? — он распахнул дверцу, и первым вышел в промозглый сумрак улицы.
Владка поёжилась, порывистый ветер швырнул в лицо брызги моросящего дождя. Она и сообразить-то не успела, какая сила толкнула её броситься к Соболю, когда из темноты вынырнула расплывчатая фигура, и грянули выстрелы. Обхватила Максима за плечи, пытаясь уронить на землю, но ноги отчего-то не повиновались, и закружилась голова.
А потом невыносимая боль в пояснице, снова грохот выстрелов, похожий на раскаты грома, и Владка обмякла на руках Макса.
Глава 26
Чьи-то тёплые руки постоянно сжимали её ледяные пальцы. Владка пыталась узнать это прикосновение, открыть глаза, но веки были тяжелее гирь. Она смутно различала посторонние звуки — вот тихо жужжит что-то над ухом, но не пчела. Откуда здесь взяться пчёлам? А кстати, где она?
Попробовала шевельнуться, и тело отозвалось тупой болью. Эпицентр был в спине, казалось, что тысячи сломанных игл впивались в поясницу, а потом кто-то жестоко бороздил ими весь позвоночник.
— Девочка моя… — и снова нежные ладони на её руке, горячее дыхание на щеке, и Владку охватывает приятной негой.
Ощущения знакомые, они пересиливают боль, хочется увидеть, кто же рядом. В голове крутятся странные воспоминания, соединить их в единое целое не получается.
— Родная моя. Услышь меня.
Ласковый, чуть хрипловатый голос обволакивает, дарит спокойствие. Так успокаивать умеет только отец. Но ведь папа умер. Или нет?
— Пить… — слабый звук слетает с губ, Влада судорожно кашляет, беспомощно барахтается в чёрном небытие. — пить…
Раздаются суетливые возгласы, кто-то зовёт доктора. Владка приподнимает веки, и удивлённо старается сфокусировать взгляд. Белые стены, всё плывёт, в горле нарастает противный ком. Она сжимает пальцы, лишившись тепла чьей-то руки, и вздрагивает от озноба.
— Она пришла в себя. Скорее! — это же…
— Вам нужно покинуть палату! — требует женский фальцет, а девушка, наконец, может видеть, что творится вокруг. — пожалуйста, выйдите. Нам необходимо заняться ею.
Мимолётно мелькает чёрный силуэт, и Влада в отчаянии ищет его глазами. Понимание происходящего возвращает её к жизни, в сознании вспышками возникают чёткие картинки. Она в больнице, ну, конечно… Соболя хотели убить, а она закрыла его собой, и вот теперь лежит тут, в палате.
Доктор и анестезиолог говорят на непонятном для неё языке медицины. Владке измеряют давление, светят сначала в правый, затем в левый глаз, и властный мужской бас отдаёт приказания.
— Макс… — шепчет Владка, силясь приподняться.
Тело свинцовое, очень трудно им управлять.
— Всё хорошо, милая. — склоняется над ней добродушное лицо женщины в очках и маске. — ты выкарабкалась, умница! Стойко боролась, славная.
— Я… — горло саднит, — хочу пить.
Над ней хлопочут, доктор немного сердито велит ей не капризничать. Она терпеливо выносит все процедуры, скашивает взгляд на дверь, но Максима в палате нет, потом, совершенно измученная, закрывает глаза, и ненадолго погружается в вязкий сон.
Ему разрешали навещать Владу раз в день, и в эти быстротечные минуты Соболь забывал обо всём. Было невыносимо смотреть на его малышку, бледную, истыканную трубками, но он держался бодро, чтобы не волновать её. Сидя у больничной койки, рассказывал, как у него дела, умолчав лишь о том, что Никита мёртв.
Этот недоносок больше никому не причинит вреда. Как говорится, каждому по заслугам. И пусть Максиму не дано было право распоряжаться чужой жизнью, впервые он примерил на себя роль палача. Месть не лучшее чувство, но за свою девочку он готов был изменить своим принципам.