Пройдя несколько шагов, Кешка остановился.
— Не пойду я к тебе, Леньча.
— Почему? А ночевать где будешь?
— Не пойду. Когда я разбил стекло, твоя мать меня за уши отодрала. А я обозвал ее обезьяной. Она сказала, чтоб я не показывался на глаза.
— Да что ты, Кешка! Она уж давно позабыла про стекло. Пойдем! — Лу пытался заглянуть в заплаканные глаза товарища. — У меня на огороде балаган есть, в нем и переночуешь. Я там японский тесак запрятал, завтра покажу тебе.
Больше идти было некуда, и Кешка согласился.
— А ты мамке не скажешь, что я буду спать в балагане?
— Ладно. Раз не хочешь — не скажу, — пробормотал Ленька, и мальчики задворками стали пробираться в огород Лу.
Осиротевший Кешка, устроившись в незатейливом балагане, долго плакал и все не мог заснуть. Только под утро он забылся. И ему приснилось, будто мать стояла перед ним живая, а он собирался отколотить девочку за обман.
Когда лучи солнца заглянули в балаган, сделанный из стеблей кукурузы и подсолнуха, Кешка уже не спал. Тревожные мысли одолевали мальчика. «Как теперь жить буду? Где работу найду? Если б Вулкана не увели, так вернулся бы к Хватову».
Нерадостные размышления друга прервал Лу. Он принес Кешке горячую лепешку и сообщил новость:
— Мамка уже говорила с попечительницей. Тебя определят в приют. Знаешь, для беженцев? Она там что-то наврала. Ты сегодня после обеда пойдешь с ней в приют.
— Я с твоей мамкой не пойду! — решительно заявил Кешка и отвернулся.
— Да говорю ж тебе, она забыла про стекло и про то, как ты ее назвал.
— Я сам схожу к попечительнице. Я знаю, где она живет… — не соглашался Кешка.
— Но мамка знает, как сказать. Она ей там наговорила, наговорила… А ты что скажешь?
Долго ребята спорили, доказывали друг другу, как лучше сделать, и все же Кешка настоял на своем. Он не хотел показываться на глаза матери Лу.
Враги
1
В просторной гостиной попечительницы приюта Градобоевой большие окна занавешены гардинами. На дверях, ведущих в спальню и прихожую, — тяжелые портьеры из красного бархата. На одном простенке висит портрет офицера лейб-гвардии, на другом — картина Ренуара в тяжелой раме.
За круглым столом, на стульях, обитых розовым плюшем, сидели двое: начальник городской контрразведки Осечкин с лисьим лицом, длинным, острым носом и редкими усиками и полная белая хозяйка. Она делала все, чтобы казаться красивее. Носила тяжелое ожерелье, серьги, браслет и полдюжины затейливых перстней.
— Ах, Россия, Россия! — вздыхала Градобоева. — Мы катимся в пропасть.
Офицер пытался успокоить свою собеседницу.
— Мда-а. Не отчаивайтесь, Августа Николаевна, у нас есть адмирал Колчак. Ему, я подчеркиваю, только ему помогают иностранные державы. Он победит…
Градобоева скривила полные накрашенные губы и с ноткой неуверенности произнесла:
— Мне так многие говорят. Но ведь все видят, что наши армии отовсюду отступают. Ведь так? Приморье наводняется беженцами. В горах свирепствует тиф. Везде нет хлеба, нет его и в Никольск-Уссурийске. Многие уже перебрались в Харбин. Это благоразумно. Только я все еще в пыльном провинциальном Никольске.
«Эх, судьба, судьба, — задумался Осечкин. — Сколько было радости в жизни — и на́ тебе… Откуда-то взялись большевики… Ре-во-лю-ция… Одно дуновение! И сперва Западная Сибирь. Думали задержаться… Потом Забайкалье — и тут думали задержаться. Потом… Потом Дальний Восток — и тут тоже думаем задержаться. Но правильно в песне поется: «…бог знает, что с нами случится впереди…»
— Вы что-то задумались, Вадим Петрович?
Осечкин очнулся.
— Ничего. Наша возьмет! Нам, военным, виднее, Августа Николаевна. А насчет Харбина советую пока не торопиться. Так как…
— Ага! Говорите «пока»? — перебила хозяйка, делая ударение на последнем слове. — Значит, у вас где-то таится неуверенность? — Она повысила тон. — И это у вас, у офицера и начальника контрразведки. Что же, «пока», — она снова подчеркнула это слово, — я в Харбин не уезжаю. Продолжаю оставаться в Никольск-Уссурийске. Продолжаю заниматься благотворительностью, исполнять должность председательницы городского комитета призрения и попечительницы приюта. И надеюсь…
На лице Осечкина промелькнула довольная улыбка. Он продолжил неоконченную мысль:
— Можете надеяться, Августа Николаевна. В нужный момент я на своих рысаках укачу вас туда! — он кивком головы показал в сторону китайской границы. — А сейчас нет необходимости беспокоиться.