Корешок вел себя забавно: вытер ладошкой чуть вздернутый мокрый нос, шмыгнул им, подбоченился и перебирал ногами, как бодливый козленок. Весь его вид говорил, что он сейчас же бросится на противника.
Это был мальчик лет девяти, ростом значительно ниже Кешки и Ваньки. Когда его спрашивали о возрасте, он старался схитрить. Попрошайничая, отвечал: «Только восемь», а если среди сверстников заходила речь о возрасте, он вытягивался и говорил: девять, десять, одиннадцать, а однажды даже сказал тринадцать и сам засмеялся, обведя взглядом присутствующих, чтобы увидеть, какое впечатление произвело на них это сообщение. На нем была расстегнутая ситцевая косоворотка, кое-как заправленная в драные казачьи шаровары с желтыми лампасами, открывавшие босые, покрытые струпьями ноги. Из-под потрепанной кепки со сдвинутым набок большим козырьком сверкали задорные темно-синие глаза. По лицу Корешка нельзя было определить — смуглый он или чумазый.
Корешок не помнил ни отца, ни матери, ни своего настоящего имени и фамилии. В город Никольск-Уссурийск он попал случайно, направляясь в сказочную Полтаву, где, по утверждению Нюрки-Черный Зуб, «галушки сами в рот валятся».
Однажды в 1918 году главарь бродяг по прозвищу Безухий, зная слабую струнку Корешка, сообщил ему, что он со своей «штаб-квартирой» снимается и будет пробираться в Полтаву, где Корешок может насытиться до отвала украинскими галушками.
Изголодавшийся малыш несказанно обрадовался и заверил Безухого, что об этом никому не скажет. Он «смылся» от Нюрки-Черный Зуб, которую водил по церквам, и последовал за бродягами. Воры ради потехи обманули мальчишку, запрятали его в ящик вагона товаро-пассажирского поезда — «Максимки» — и повезли не на Украину, а в противоположную сторону — на восток. Шайка медленно продвигалась к намеченной цели.
На станции Никольск-Уссурийск Безухий послал Корешка на перрон за «дармовыми» галушками, утверждая, что это уже Полтава. Корешок с неописуемой радостью пробкой выскочил из укрытия и, подняв вихрастую голову, с налета спросил проходившую женщину: «Землячка, это чо? Это уже Полтава?» Та не успела ответить, а он опять: «А где галушечки сами кидаются… скакают?» — он серьезно показал пальцем в свой открытый рот.
Женщина остановилась, поправила пенсне и с недоумением посмотрела на измазанного шустрого беспризорника, у которого блестели только хитроватые глаза да зубы. Потом она дала Корешку несколько серебряных монет и объяснила, что он приехал не в Полтаву и что галушки нигде в рот не скачут.
Корешок взял деньги и вскоре убедился сам в достоверности ее слов.
Жулики остановились в Никольск-Уссурийске. После неудачного ограбления кассы богатого магазина они частью были переловлены полицией, частью бежали, забыв своего юркого сообщника. Так он и остался в незнакомом городе.
Однажды серым дождливым утром голодный и оборванный Корешок повстречался на вокзале с Ванькой и стал его постоянным спутником в вечных поисках куска хлеба и какого-нибудь пристанища на ночь…
Где-то около магазина Зингера послышалась походная песня:
Из-за поворота Корсаковской улицы показались всадники в ухарски заломленных фуражках с желтыми околышами. Впереди выделялся бравый хорунжий с закрученными кверху усами. Он осадил лошадь, оглянулся и отрывисто бросил:
— Отставить!
Песня оборвалась. Хорунжий пришпорил серого коня, и сотня чубатых уссурийцев понеслась на рысях к крепости.
— Гадюки! — бросил Кешка в сторону конников. Он задумался и посмотрел через дорогу. Ему вспомнился рассказ матери, как калмыковцы шомполами пороли его отца. — Гадюки! Дайте малость подрасти. Посмотрим, чья возьмет!
— Наши зададут им перцу, — подхватил Ворон, показывая казакам кукиш. — Скоро, говорят, нашим подмога придет из Москвы. Тогда наверняка партизаны белым шею свернут, и японцы с американцами не помогут. Говорят, наших в лесу тьма-тьмущая. Ждут только приказа.
У Ваньки с белогвардейцами были свои счеты. В Иркутске в уличной схватке с колчаковцами погиб его отец, и тогда Ванька поехал на Камчатку к родственнице. В теплушках, на платформах, на ступеньках товарных поездов, в «собачьих» ящиках, на крышах пассажирских вагонов он пробирался от одной станции к другой. Когда поезд, в котором ехал Ванька, стоял на вокзале в Никольск-Уссурийске, белогвардейские офицеры, ехавшие в классном вагоне, открыли стрельбу по потолку. Ванька лежал на крыше, и пуля попала в козырек кожаной фуражки. От страха он чуть не свалился на рельсы, кое-как слез на перрон и остался в Никольске.