— Вы куда, дети? — нахмурился монах с требником в руках.
Он окинул взглядом ребят с ног до головы и дал дорогу, боясь замарать одежду об их грязные лохмотья.
— Мы хотим это самое… исповедаца, — насторожился Кешка и остановился. — Верно, Корешок?
— Если вы хотите поведать свои грехи, то пройдите прямо вон туда, к иконостасу. Там увидите школьников. Они тоже будут исповедоваться. И вы с ними можете. Там и батюшка, — шепотом объяснил монах.
Беспризорники протискались к холодной стене и стали у бронзового подсвечника.
«Как же пробраться к блюду?» — подумал Кешка и посмотрел на амвон[13].
Корешок почесывал лохматый затылок, принюхивался к запаху лампадного масла и смотрел на помутневшую икону богородицы.
— А чо та икона плачет?
— Откуда я знаю?! Возьми и спроси у нее! — недовольно буркнул Кешка.
Он был занят другими мыслями: «Надо перво-наперво протискаться к той тетке, что в очках, обойти подальше офицера, он стоит на коленях и мешает пролезть около этих девчонок — понаставали тут, другого места не нашли. Потом можно пробраться к школярам. Стану с ними вместе на споведание. Этих легче обмануть».
Докучливый Корешок не мог успокоиться. Не получив ответа от Кешки, он спросил какую-то старушку:
— Бабушка, а чо та плачет?
Старушка охотно отозвалась:
— Энто которая-то, внучек? Энто богоматерь. Энту икону позатом годе повесили. Добробарин-купец пожаловал. Становись на колени и смиренно молись. Молись, внучек, господу-богу, — она вытерла кончиком платка влажные старческие глаза, сострадательно посмотрела на беспризорника и перекрестилась. Затем потянула Корешка за руку к полу: — Становись на колени, дитятко, и помолись господу-богу. Он тебя простит, он всех прощает.
Корешок считал себя грешным: мало ли краж было совершено с его участием, скольких людей он обманул, и поэтому не́ прочь был воспользоваться случаем хоть часть грехов сбросить со своих плеч, чтобы не попасть в ад к чертям. Он стал серьезным, посмотрел на старушку, страдальчески скорчил лицо, сложил три пальца, чтобы перекреститься, и уже хотел опуститься на колени, как Кешка дернул его за руку:
— Пошли! Ты чего, никак в рай собрался?!
Корешок ничего не ответил. Он был недоволен тем, что Кешка ему помешал, и хотел показать товарищу кукиш, но, взглянув на офицера, на рукаве которого виднелась буква «К», что означало «калмыковец», опустил руку и отвернулся.
С трудом протискавшись через толпу молящихся, мальчики стали в очередь вместе со школьниками. При виде оборванных и грязных беспризорников ученики посторонились, прижались к стене.
По мере приближения к серебряному блюду у Кешки все сильнее колотилось сердце, он лихорадочно обдумывал, как ему незаметно схватить горсть денег и улизнуть. «А что если поп заметит? Тогда закричит на весь собор: «Вор! Держите его! Дайте ему взашей!» А как деру дать? Напрямик не побежишь. И чего народу до черта набралось? Мимо военного бежать — по спине еще даст. Лучше бежать под стенкой и айда к выходу. А там? А там прямо к доктору. И приведем его к Ворону», — подбадривал себя Кешка.
Неожиданно Кешку дернули за полу. Он оглянулся и увидел вопрошающий взгляд Корешка. Он чистил пальцем нос, а выражение лица и глаз говорило: «Ну ты чо, сдрейфил, что ли?»
— Чего уставился? Нашел где свой клюв чистить! Как сказал — так и сделаю! Будь уверен! — недовольным тоном вполголоса сказал Кешка.
Стоявший рядом мужчина с потупленным взором тихо заметил:
— Мальчики, в божьем храме шуметь нельзя — бог накажет!
Кешка мотнул головой в знак того, что понял, и притих.
Не прошло и нескольких минут, как Корешок опять обратился к другу:
— Дошлый, смотри сюда, — он показал на вторую группу школьников, стоявших вблизи. — Деру давай сюда. Их можно расшвырять. Ты храбрый парень — оторви да брось!
Кешка промолчал.
Когда подошла очередь Корешка становиться на исповедь, он растерялся. Видя замешательство мальчика, священник нагнул его голову.
— Грешен, чадо мое? — услышал Корешок бас священника и пригнулся еще ниже.
— Это кто? Это я? — послышался робкий голос малыша.
— А кто же, сын мой? Кто сейчас исповедуется, чадо мое?
— Не знаю.
— А чья это голова, чадо мое? — священник указательным пальцем постучал по голове беспризорника.