— Корешок, чего ты? — встревоженно спросил Кешка.
— Ваньча… наш по-мер… — всхлипывая, ответил Корешок.
Ребята были ошеломлены. Кешка уронил на снег колбасные обрезки. Спазмы сдавили горло Лу, глаза наполнились слезами. Он не мог выговорить ни слова и заплакал навзрыд, закрывшись замусоленной шапкой. Кешка, опустив голову, тихо пошел к пролазу, желая увидеть умершего друга, с которым делил горести и радости.
— Дошлый, не ходи, — сквозь слезы проговорил Корешок. — Его там уже нету. Он там уже не лежит. Его увезли в мертвецкую…
Кешка остановился около пролаза, приткнулся плечом к стене и не двигался с места. Потом поднял голову и взглянул на плачущих друзей. «Ну чего вы ревете, как девчонки?!» — хотелось сказать ему. А у самого глаза все больше и больше увлажнялись. Он напрягал силы, чтобы сдержать слезы, но против его воли рыдания упрямым комком подступали к горлу. Не выдержав, Кешка потихоньку всхлипнул и отвернулся.
Через несколько минут, оправившись, он спросил:
— А кто сказал, чтобы его увезли?
— Я… я… поз-вал… оттуда дяденьку… — Корешок показал рукой за речку, слезы скатывались по его щекам. — Из… изо рта пош-ла-а кровь… Он перестал дышать… А… а потом приехала повозка… Из этой самой, по-кой-ницкой и… увез-ла-а… Где он лежал, всю ночлежку… залили такой вонючей из-вест-кой… такой смердячей…
3
Прошло три дня. Кешка, Лу и Корешок никак не могли смириться с мыслью, что их друга Ворона нет в живых.
— Мы сами положим его в ямку. Сами выкопаем ему ямку, — предложил Корешок, и остальные с ним согласились.
Ребятишки пошли в кладбищенскую мертвецкую, чтобы справиться о покойнике. Они поднялись на крыльцо сторожки и постучали в дверь. Она отворилась, и вышел старик.
— Э-э, что вам, хлопчики? Что пожаловали? Дюжий мороз загнал? — участливо заговорил старик. — Носы нужно греть: морозно. Ух, как морозно!
— Нет, — ответил Кешка, — тут привезли нашего Ворона. Он помер. Мы хотим сами, сами хотим захоронить. Верно, Лу? Верно, Корешок?
— Э-э… какого дня скончался? — осведомился дед.
— Три дня назад, — ответил Ленька.
— Не знаю, тут каждый день хоронют. Может и был такой. А что он, ничейный малый?
— Как ничейный? Наш. Это Ванька, — возразил Корешок. — Он с нами шатался.
— Ну, как это? Э-э… бездомный? — уточнил старик, почесывая сивую бороду.
— Так, как и мы… про-про-летари-и, — пояснил Лу.
— Он такой… в кожаном картузе. Он из наших, — продолжал Корешок, глядя лучистыми глазами на деда.
— Седни закопали всех ничейных усопших, и малец был конопатый.
— А как он одет был? — допытывался Кешка.
— Как есть начисто, в чем мать родила. Энтих, ничейных… э-э… так и закапывают бесштанными и без смертных рубах. Тут поглядите, может, признаете одежонку, — сторож повел ребят в сарай, и там среди разного тряпья, облитого известью, они узнали тужурку и Ванькину кожаную фуражку.
— Это он носил, — заплакал Корешок, вытирая горькие слезы длинным рукавом.
— Дяденька, покажи его могилу, — попросил Кешка.
— Я-то могу, хлопчики… — уставился старик на Кешку. — Не енерал, и папки и мамки у него нету. Значит их… э-э-э… прямо и кладут в общую — братскую, зараз по два — три али пяток… сколь будет.
— Ну, покажи общую могилку, — настаивал Лу. — Покажи, дедка!
— Раз уже той, то пойдемте, родимые. Эх-ма, божий свет такой. Горе, оно для такого люда… э-э-э… Бедняк быстро идет — беду нагоняет, бедняк идет помалу — беда его нагоняет, — бормотал старик, ведя мальчиков к могиле.
Ребята шли между унылых покосившихся крестов, богатых каменных надгробий, обогнули высокий памятник и подошли к свежезасыпанной могиле.
— Тут и почивает конопатенький. Царствие ему небесное, — старик снял шапку и троекратно перекрестился.
— А где же крест, дедушка? — спросил кто-то из мальчиков.
— Э-э… Война, хлопчики. Только енералам кресты ставят. А он, конопатенький, ничейный. Опосля войны кресты, может быть, поставят.
Ребята осторожно, будто боясь нарушить покой усопшего, подошли к могиле, где был похоронен их товарищ, окружили ее, сняли шапки. Детские головы обдал холодный зимний ветер. Каждый потихоньку всхлипывал. Кешка, стоявший рядом с Корешком, слышал, как тот сквозь зубы приговаривал:
— Ваньча, Ваньча… Братишка… Чо ты… так быстро?
Слезы беспризорников растрогали кладбищенского сторожа, хотя он ежедневно видел похороны и привык к ним. Старик покряхтел и узловатыми пальцами стал оправлять могилу.