Он бросил трубку на рычаг, и телефон гулко задребезжал.
Прешиперский теперь походил на перепуганного зайца. Он потерял способность здраво рассуждать. Бегая по кабинету, он то хватался за голову, то поднимал телефонную трубку, то тут же бросал ее обратно на рычаг.
«Что же я должен делать? Скрыться в иностранной разведке? Нет, этот номер не выйдет: они меня выдадут. Скажут, что я трус, и не оправдаешься. Нет, лучше в Харбин, там надежнее, там Хорват! А потом можно сказать, что я отчаянно сопротивлялся большевикам в уличных боях. Стой, я ведь куда-то должен был позвонить? Куда же? Тьфу! Что за черт! Память отшибло. — Он взялся рукой за лоб, а другой за телефонную трубку. — Ах, да-а. Чуть не забыл. Осечкин просил».
— Алло! Что вы, дьяволы, долго не отвечаете? Два двадцать. Да-да. Кто это? Августа Николаевна? Наконец-то… Мигом собирайте все, что есть ценного. Да, ценного. Велел Вадим Петрович. Сейчас же нужно выезжать… Куда? За границу. Да-да!.. Уже окружи… Комендант города полковник Радецкий застрелился?! Что? Бог с вами!.. Какие чемоданы?! Что?! Он сказал — поедете верхами в казачьих седлах. Так что оденьте… найдите для себя какие-нибудь… самые настоящие брюки. Поедете сопками, тракты опасны. Да-да! Только с драгоценностями… Он сейчас за вами заедет…
Удавка второпях еще раз покрутил ручку телефона.
— Алло! Мою квартиру. Забыли? Квартиру поручика Прешиперского! Говорю, квартиру… Кто? Вестовой Проценко? Милый Проша, сейчас же седлай коня и карьером в контрразведку… казачье седло да подсумки захвати, да вьючные ремни… Что, что! Повтори! — Поручик побелел, у него подкосились ноги. — Подлец, переметнулся к партизанам! Змею на груди грел!..
Контрразведчик снова забегал по кабинету. «А как же арестованные? Ведь они политические, — он на миг в нерешительности остановился, потом махнул рукой: — Ну и черт с ними! Пусть комендатура расстреляет всех до единого — меньше будет языков, если только она сама не удрала».
Прешиперский сорвал погоны, надел гражданское пальто, снял кокарду и неуверенно, с оглядкой, выбрался из здания, опасаясь, как бы не заметили, что он позорно бежит.
В конце улицы слышалась перестрелка. Удавка хотел идти на квартиру к Хватову и там спрятаться, но потом резким движением поднял воротник, втянул шею в плечи, пригнулся и побежал в сторону конно-егерского полка, прислушиваясь к нестройным ружейным хлопкам. Вдруг он приостановился: ему послышался звон шпор, и он решил, что за ним кто-то следует по пятам. Он уже хотел поднять руки вверх и сдаться на милость победителя, но сообразил, что это звенят его собственные шпоры. «Надо их отстегнуть и выбросить!» Поручик принялся торопливо расстегивать ремешки, но от волнения у него ничего не выходило. Наконец он со злостью швырнул шпоры, которые, звякнув о ствол дерева, зарылись в снег. Сделав несколько шагов, Прешиперский остановился: «Ох, голова, совсем рехнулся. Ведь шпоры-то были серебряные. Ведь в Харбине-то пригодятся». Он вернулся и дрожащими руками стал шарить под деревом, пытаясь разыскать шпоры.
В этот момент раздался раскатистый гул артиллерийского выстрела. Контрразведчик, бросив поиски, приподнял полы пальто и пустился бежать.
Артиллерия давала о себе знать все громче, все чаще. Ей вторили пулеметные очереди. Где-то справа послышался одноголосый звук трубы. Он, словно охотничий рог, призывал к штурму, а за ним широко разнеслось:
— Ура-а-а!
„Наши!.. Наши!..“
1
На рассвете в здание контрразведки ворвался партизанский отряд. Комендант контрразведки, успев расстрелять только немногих заключенных, сбежал с охраной, забрав с собой ключи от камер.
Коридоры наполнились топотом ног и свежим холодным воздухом; слышался лязг взламываемых замков и засовов, глухие и резкие удары прикладов о двери, ликующие выкрики, радостный смех и глухой кашель тяжелобольных. Узники с бледными изможденными лицами обнимались и целовались с освободителями.
— Наши!.. Наши!.. — разносились по зданию контрразведки возгласы освобожденных.
Один из них, обняв на пороге первого попавшегося безусого бойца, тут же рухнул плашмя на каменный пол. Партизаны пытались вернуть ему силы, привести в чувство, но жизнь покинула его на пороге свободы — сердце уже не билось…
Бойцы обнажили головы, подняли тело и бережно понесли его на носилках из винтовок и карабинов.
— Товарищи! Братцы! Победили контру! Ура!.. — кричал другой политзаключенный. — Сбылись надежды! — Он обнимал то одного, то другого партизана и бегал по коридору, прихрамывая на одну ногу.