Офицеры стали задавать вопросы, обсуждать детали предстоящей операции.
А в это время матрос Налетов, который все еще оставался в полку, собрал в первой батарее наиболее надежных конно-егерей.
— Братишки конно-егеря, свистать сюда ребят, живо! Говорить будем!
Вокруг Налетова собрались егеря, а он вскочил на орудийный лафет, снял, несмотря на мороз, темно-серую папаху, задорно тряхнул чубом и обратился к собравшимся:
— Братишки-егеря! Чьи это трескучие ядреные морозы?! — И сам ответил: — Наши, русские, ни в солдаты, ни в матросы! Чей это снег, на котором мы с вами стоим сейчас? Русский! А чья это матушка-земля под снегом и под нашими ногами? Русская! — Его голос звенел в морозном воздухе. — А чьей она кровью и потом полита, кем оплакана и кем завоевана?!
— Кровью отцов! Кровью дедов! Кровью казаков-прадедов! — раздались голоса пришедших в движение конно-егерей, обступивших орудие.
— Значит, ни в солдаты, ни в матросы, эта матушка-земля полита кровью наших отцов и дедов?! — опять задал вопрос Налетов. — Так чего же мы ее покидаем?! Почему мы отказываемся защищать эту землю? Нас уводят в чужую страну. В Харбин нас ведут, братишки-егеря! Большевистский революционный комитет конно-егерского полка постановил: ни шагу дальше! Так обнажим же наши сабли, перебьем офицеров и вернемся к своим братишкам по оружию, к партизанам. Партизаны вас никогда не предадут и в чужую страну не уведут! Враштель сказал, что японцы разоружают гарнизон, а на самом деле ничего подобного! Город заняли красные. Партизаны сейчас проливают кровь за Никольск, а мы бездействуем!
Он с секунду помолчал, потом решительно рубанул рукой воздух:
— Кто с нами? Кто за революцию, — отходи налево, — а кто ни в солдаты, ни в матросы — направо.
Добровольцы заметили волнение конно-егерей у первой батареи и загалдели. Жорж подбежал к Хватову, а тот вскинул карабин и выстрелил в Налетова. Лошадь метнулась в сторону, а партизан упал на снег, обливаясь кровью.
На выстрел распахнулась дверь избы, где совещались офицеры, и оттуда выскочили Удавка и Враштель. Полковник бежал в расстегнутой бекеше к добровольцам, держа в руке наган.
— Пулеметы к бою, по мятежникам!..
В добровольческом эскадроне засуетились еще больше, защелкали пулеметные замки. Однако офицеры упустили момент. У восставших егерей были расчехлены пулеметы и стволы орудий первой батареи давно повернуты в сторону добровольческого эскадрона. Место матроса занял член революционного комитета полка, который сидел с Налетовым на гауптвахте. Когда часть егерей, окружавших его, стала разбегаться, он выхватил наган и закричал:
— Стой, товарищи! В ружье! Сабли наголо!
Он выстрелил в поручика Прешиперского, кинувшегося бежать к восставшему эскадрону. Тот, как подкошенный, упал на снег, а член революционного комитета скомандовал:
— По контре!
Восставшие конно-егеря сгрудились у первой батареи, стали заряжать карабины: обе стороны приготовились к смертельной схватке. Командир полка, видя, что дело приняло невыгодный для офицеров оборот, взмолился, сделав предупредительный жест:
— Ребята! Прекратите кровопролитие! Видите, пулеметы уже приготовлены, на вас обрушится шквал огня. — Стволы «максимок» действительно были наведены, и расчет ждал команды. — Я предлагаю миром договориться. Без кровопролития. Мне с вами не по пути, ребята! Наши дороги разные. Я не буду препятствовать вашему возвращению в Никольск-Уссурийск. Езжайте куда хотите, только не препятствуйте нашему пути! У меня к вам будет одна просьба. В Никольск-Уссурийске, в крепостном районе, в моем флигеле, осталась моя семья. Она в этой канители ни при чем, ребята. Сделайте, что в ваших силах. Все сделайте, чтобы семья осталась невредима. Сделаете, ребята?
У мятежной батареи конно-егеря стояли суровые и молчаливые, держа в руках оружие: кто наган, кто карабин, кто обнаженную саблю; расчеты застыли у расчехленных орудий.
Налетов, превозмогая боль в раненой руке, приподнялся и, видя, что под пулеметным огнем может погибнуть много людей, обратился к егерям:
— Братишки-егеря, ладно, пусть едут куда хотят. Наша земля в них не нуждается! Мы никуда не пойдем с нашей русской земли и вернемся к своим, в Никольск. Там, братишки-егеря, уже рабочая власть. Ура!
— Ура-а-аа! — разнеслось в морозном воздухе, и темно-серые папахи полетели вверх.