Посмотрим, откуда берется у нас беспризорность и что мы можем сделать для ликвидации ее. Я думаю, что не стоит опровергать этих нелепых слухов о трупах, валяющихся по улицам Москвы. Корни этих слухов ясны. Никаких трупов нет, конечно. Но мы не скрываем, что у нас налицо имеется громадная беспризорность в очень тяжелой форме.
Завершая выступление, Крупская выразила надежду: «Это — работа не одного дня. Планомерная работа в этой области, несомненно, приведет к тому, что беспризорность в Советской России будет играть все меньшую роль и сведется на нет»10.
К началу 1930-х годов число беспризорных уменьшилось, но не свелось на нет, их все еще можно было встретить на улицах городов. В своем путеводителе по Москве 1934 года Этторе Ло Гатто, «отец» итальянской русистики, не мог не отметить:
Среди разного московского сброда было когда-то свое место и у «беспризорных» (или брошенных) детей... Язва «беспризорщины», которая в последовавшие за революцией годы была бедствием, подобным нашествию саранчи, почти полностью затянулась, но отдельные вспышки болезни еще очевидны. Особенно в межсезонье становится заметно, что есть еще брошенные дети, то есть, когда город еще или уже не покрыт снегом, и самое время для работ то по ремонту путей, то по благоустройству дорог, и тут и там рабочие разжигают костры под асфальтовыми котлами. Главным образом по вечерам вокруг этих еще теплых котлов собираются погреться маленькие изгои, уже не сироты мировой или Гражданской войны, а, возможно, дети, сбежавшие из дома или изгнанные из деревни в процессе коллективизации11.
Андре Жид во время своей поездки в Россию в 1936 году также встретил множество беспризорных и с сожалением отметил: «Я очень надеялся, что беспризорников больше не увижу»12.
Беспризорным начала 1920-х годов, как правило, было от семи до пятнадцати лет, то есть в середине 1930-х годов они уже не были детьми. Но к предыдущей волне добавилась новая, хотя и не такая большая, как первая, — она состояла из детей «врагов народа», родители которых были сосланы в лагеря или расстреляны. Еще одна волна связана с Великой Отечественной войной: это дети, чьи родители погибли на войне, и дети, покидавшие свои дома от голода и отчаяния.
Что же стало с выросшими беспризорниками? Вопреки браваде сталинской пропаганды — мол, эти дети, живущие свободой и бедой, перевоспитаны и стали полноценными членами советского общества — судьба большинства из них была незавидной: они, как правило, пополняли ряды уголовников, а многие попадали в лагеря — об этом Александр Солженицын рассказал в романе «Архипелаг ГУЛАГ»: в лагерях детей, которым было не больше двенадцати лет, заключенные называли «малолетками». Вот как он описывает малолеток:
Они и на воле хорошо понимали, что жизнь строится на несправедливости. Но не все там было обнажено до последней крайности, иное в благопристойных одеждах, иное смягчено добрым словом матери. На Архипелаге же малолетки увидели мир, каким представляется он глазам четвероногих: только сила есть правота! только хищник имеет право жить! Так видим мы Архипелаг и во взрослом возрасте, но мы способны противопоставить ему наш опыт, наши размышления, наши идеалы и прочтенное нами до того дня! Дети же воспринимают Архипелаг с божественной восприимчивостью детства. И в несколько дней дети становятся тут зверьми! — да зверьми худшими, не имеющими этических представлений (глядя в покойные огромные глаза лошади или лаская прижатые виноватой собаки, как откажешь им в этике?). Малолетка усваивает: если есть зубы слабей твоих — вырывай из них кусок, он — твой!13
Знаменитый ученый Дмитрий Лихачев, специалист по древнерусской литературе, в 1928 году был арестован и заключен в Соловецкий лагерь особого назначения, первый в советской системе исправительно-трудовых лагерей для политических и уголовных преступников на Соловецких островах. Вот как он вспоминает свое первое утро в лагерном бараке:
На верхних нарах лежали больные, а из-под нар к нам потянулись ручки, прося хлеба. И в этих ручках тоже был указующий перст судьбы. Под нарами жили «вшивки» — подростки, проигравшие с себя всю одежду. Они переходили на «нелегальное положение» — не выходили на поверки, не получали еды, жили под нарами, чтобы их голыми не выгоняли на мороз, на физическую работу. Об их существовании знали. Просто вымаривали, не давая им ни пайков хлеба, ни супа, ни каши. Жили они на подачки. Жили, пока жили! А потом мертвыми их выносили, складывали в ящик и везли на кладбище.