А зачем вы наставили поверх свои уродские памятники? Повышаете стоимость очередной никчемной жизни? Что, разве кому-то есть дело до вашего куска камня и разлагающегося трупа под ним? Вам и самим бы поскорее спрятать его, выгнать прочь из души. Нормальным людям, видимо, тяжело хранить память в сердце. Свезти, наконец-то сбежавшего от жизни на кладбище — положить, словно вещь на полочку в шкафчике, и вспоминать о нем лишь по строго регламентированным традициями датам, запрятанными между пестрого хоровода дней.
Вот я и добрался. Один памятник из стандартного черного камня и слева еще ме́ста на два тела. Планировщики, блин! Переступаю через железное ограждение, такое же как у всех. Нагибаюсь к цветнику. Цветы себя чувствуют прекрасно. Кто-то скажет, что мне бы следовало выбирать могилы, которые уже никто не посещает. Но так сложнее скрыть, что их внешний вид изменился. Пожалуй, ближе к закату, вернусь: буду поливать еще пару дней.
Произношу, едва шевеля губами: «Ну как вам там вместе, милые мои?»
Внезапно, где-то сбоку, слышу шушуканье. Потом, мужской бас: «Вы кто? Что вы тут делаете?» «Это наш участок!» — подвизгивая вторит ему другой голос. Не зарекаюсь, конечно, но постараюсь зайти, посмотреть на ваши надгробия. Шутки шутками, но где-то я просчитался? Или же просто незапланированное посещение родственничками в этом году? Хотя подобные вопросы не могут застать меня врасплох. Я уже давно придумал, что отвечать в таких случаях:
— Здравствуйте!
Мозги обывателей подвисают. Конечно, они-то ждали хамства в ответ, чтобы продолжить строить из себя хозяев.
Продолжаю:
— Привел вот в порядок. Какие-то несмышленыши мусору набросали, — делаю паузу… …и добиваю, — Смотрю, родственники долго не едут. Думаю, дай сделаю доброе дело, а то не ровен час, решат, что бесхозная, и все станут сорить на могилке-то.
Первой протекла тощая дама с несколькими золотыми зубами:
— Ой, да у нас тут дела были. Совсем замотались, — потом, обращаясь к своему муженьку, — Говорила тебе, надо съездить еще две недели назад.
Пузатый мужик лет шестьдесят плюс в клетчатой рубахе, не то в шортах, не то в брюках и бессменных бежевых сандалиях посопел заросшими ноздрями, а потом через кустистые усы виновато пробубнил в ответ:
— Также ж мы в…
— Да дела, очень важные, — тетка улыбается мне.
Золотых зубов оказывается еще больше, чем показалось вначале. Не рот, а прямо ювелирный магазин.
— Бывает, — успокаиваю нежданно нагрянувших посетителей, — Вы молодые, у вас дела.
Женщина преображается на глазах. Ох, уж эти зубы. Скорее всего, это у них семейный тренд, но определить сложно: дядька только угрюмо бубнит и совсем не улыбается. Еще с подозрением смотрит на плитку. Видимо чувствует, что с ней что-то не так, но не понимает, в чем проблема.
— Вить, смотри какие цветочки! На следующий год надо такие же посадить будет, — потом обращается ко мне, сверкая своей нцатикаратной улыбкой, — Это что бегонии или ноготки?
— Фиалки, — отвечаю любительнице пластиковых цветов, купленных у кладбищенских лоточников.
— Не знала, что есть такие расцветки.
Клетчатый Витек с растекшейся самопальной татуировкой на правом предплечье начинает переминаться с ноги на ногу и подкашливать.
Дальнейшее с небольшими отличиями повторяется почти каждый раз. Тетка лезет в кошелек, долго шарится в нем своей морщинистой рукой, и протягивает мне скомканную в трубочку банкноту:
— Нате вам за старания и заботу о Марьванне.
Отнекиваюсь:
— Не нужно. Я ведь…
— Берите, берите.
В этой сцене, для полноты эффекта, надо было обязательно поломаться. Протягиваю трясущуюся ладонь.
— Ой, какая у вас гладкая молодая кожа на руке.
Денежка перекочевывает ко мне.
— Да и на лице морщин мало. В чем секрет?
Глазастая какая — может контактные линзы? Но тут вмешивается Виктор:
— Галя, нам еще в Ашан надо успеть!
Мужикам пофиг, а вот от теток надо держаться подальше.
— Ну, раз вы тут уже прибрались, мы тогда, — услышав название популярного гипермаркета, родственница Марии Ивановны потеряла всякий интерес к разговору, — пойдем.
— Всегда работаю в перчатках и не ем после шести вечера, — бросаю вслед удаляющимся по узким проходикам обывателям.
Потом делаю вид, что осматриваю соседнее захоронение, и, дождавшись, когда родственники свернут за очередной поворот, выбираюсь из лабиринта. Стоя на асфальте разжимаю ладонь. Сотка: курам на смех. Конечно, я это делаю не ради денег, но все же, как-то за других мужиков обидно. От чего всем кажется будто работнику кладбища достаточно чекушки или какого-нибудь нехитрого пойла, сваренного старухой-самогонщицей. А некоторые прямо водку дают, дешевую сивушную, будто девяностые какие-то на дворе. Может, думают, что мы на этиловом спирте работаем или даже метиловом: кладбище-то рядом? Полагают нас этакой солью земли, которые питаются лебедой и хлебом, а живут в пригородах в обветшалых домиках с печным отоплением. Нет, мы вообще живем в бытовках, таких, что стоят около центрального входа, а топятся они по-черному! Что сними не так, с этими людьми?