- Надо, надо..., - скрипнул челюстью Кум, старается не забывать что всё же он кум.
...Стол приладили, застелили скатертью. Бутылками, тарелками, угощениями всякими широко накрыли. Заплетенные, тканые дорожки легли на облезлые лавки - кум распорядился. Едят, пьют нежданные свадебщики, на жениха всё время поглядывают, для того и пришли, чтобы высмотреть.
- Ну что Саня, когда бить будем? - спрашивает Гоша, пьёт вино, крылышки и бёдра гусиные обгладывает, не разобрать, бить или пить предлагает, в скатерть полотняную сморкается, липкие и перчёные руки вытирает, выглядывает в столах нетронутые тарелки с холодцом. Долго думать не любит - человек он такой, не трезвеет, потому всегда расшатанный. Встал, пробрался к главному столу, и нагло крикнул: - Горько!..
Вся молодёжь поддержала, гвалт неприличных слов волнами пошёл катиться, старики в штофы полные, взгляд утопили, слепую привязанность прошлому времени держат - у них такого не было.
Гоша поцелую ритуальному не мешает, шепчет на ухо Серёге, что надо на улицу выбраться, на себя пиджак жениховский утягивает.
Вслед за Серёгой и Гошей, друзья хмельные потянулись, разворошённым оставили приставной стол. Вышли на улицу, деревья качаются в глазах.
Похоже, Серёга догадался ужатому обозначению, недоумённый вид делает, терпеливо и скрытно удерживает ворованные ночи, с путаными перебоями уходит от разбирательства.
...А Саша всё нудит, ненужные обозначения по частям раскладывает, подробности прошлых отношений хочет расшевелить, разгребает тусклые сомнения. Сам не знает, чего допытывается, сорит деталями последнего полугодия. Севе надоело:
- Минувшую затею щупаем, или нам расплату высчитанную соотнести надо? - спросил он. Коротким ударом рубанул Серёгу в бровь.
Тут же остальные отметиться заспешили, недаром ели и пили. Брат Петруха напрягся, переносицу расквасил; голова об акацию стукнула, прильнул к выбелённой толстой коре жених, удержался на ногах, обнял изумлённое дерево. Глубоко в ушах звенит украденная ночь, надписывает известковую побелку пенистой кровью.
- Хватит, - сказал Саша, сам ни разу ни ударил. Без него жениха вырядили.
Родственник незаметный со стороны смотрел, опасения удерживал, вбежал в дом и проревел: - Бракосочетание нарушается! Венчальника избивают!..
Сотня удивлённых взглядов, устремились в темноту, все кто кричал "горько", растерянно переспросили: "Избивают?.." - на улицу вывалили.
Старики укоризненно пожимают плечи, не встают, сидя головы седые качают, окидывают сомнением время, забыли, бывало ли прежде такое.
А отголосок потухшего дня давно потерялся за горизонт. Серёга утирался узорчатым свадебным платочком. В удаленной пугливой темноте смех слышен, уходят в пустоту запоздалые драчуны.
Ватага упрямых гостей потерялась в тусклую ночь - бросились хохот догонять.
Били нарядных не так охотно, берегли одежду, потому вернулись без крови, в темноту ненастья утонули их ссадины. Хвастовства принесли, больше чем водки выпили.
Быстро возмущение остыло, и снова все весело пляшут. Жениха припудрили, возле невесты, рядом с кумом сидит, из бокала запивает счастьем, которого нет. Кум мрачнее уличной тьмы, на побаштима бесконечно зол; смотрит: графины с вином, блюда скоплённые поднимает, ещё немного и всю свадьбу подвесит. Подвёл его побаштим. Недовольно глядит, как клавиши аккордеонные поят гостей тягучими нотами.