На редкой карте помечена деревня Чарлтон и ничем особо непримечателен городок Гитчин.
В старой церкви его висит картина знаменитого фламандского художника Рубенса — знатоки впрочем не все верят в ее подлинность, — а в корпусе богадельни сохранились остатки стен старого женского монастыря XIV века. Вот и вся историческая романтика городка.
Жители дубят кожу, сеют мяту, лаванду и гонят из них масло. Вот и все промыслы. Это сейчас, а лет сто тому назад экономика района была еще проще. О «технических культурах» еще не было и помину, но усовершенствованная агрономия начала делать свое дело. Жители откармливали турнепсом овец и вели довольно сложное шестипольное хозяйство.
Тридцать две мили — пятьдесят километров — от Гитчина до Лондона. Ведь это почти пригород, и сейчас десятки поездов проносятся мимо городка, лежащего на магистрали, соединяющей Лондон с севером Англии, и отсюда же стальной путь протянулся к старому университетскому Кэмбриджу. Но в век почтовой кареты, сто — сто двадцать лет назад, и пятьдесят километров пути были своего рода путешествием, не лишенным даже опасности (окрестности Лондона кишели разбойниками), да к тому же едва ли даже шоссе соединяло городок с Лондоном. Весьма вероятно, что дорога местами являла собой образец далеко не изжитого тогда английского бездорожья. Недаром записал о ней в своем дневнике Артур Юнг:
«От Стэвенеджа я поехал по дороге в Гитчин, а оттуда в Лютон, в общем двенадцать миль, столь ужасных, каких только может страшиться путешественник, — так отвратительны дороги».
А Артуру Юнгу можно поверить и его нельзя обвинить в особенной притязательности по части дорог. Агроном и путешественник, исколесивший вдоль и поперек всю Англию, он на собственных боках испытал всякие виды колдобин и ухабов, может быть более, чем кто-либо другой из его современников в тот малостранствующий век.
Глухая провинция начиналась сразу под боком у крупнейшего мирового центра. Старинный сельский характер Англия наиболее сохранила как раз в южной части острова, и ближайшие к Лондону графства долго еще оставались, да и теперь еще являются, одним из наименее промышленных и малонаселенных районов королевства.
Потрясения промышленного переворота прошли мимо Гитчина. И в то время как на Западе и в центре Англии во влажном Ланкашире или в «черной области» земля покрывалась заводами и фабриками, и изрезывалась рудниками и шахтами, а небо чернело от дыма и копоти фабричных труб и захолустные села или даже деревушки, состоящие из нескольких домишек вдоль одной кривой улицы, разростались с неслыханной быстротой в огромные города, людские муравейники труда и эксплоатации, Гитчин вместе с графством Гертфордширским, да пожалуй вместе со всей юго-восточной Англией продолжал купаться в зелени сочных лугов, борозд турнепса и гороха, в золоте овса, ячменя и пшеницы.
Правда, изгороди «огороженных» полей остались знаками может быть не одной деревенской трагедии крестьянского обезземеления, но как раз в Гертфордшире это были рубцы уже старых заживших ран.
Трудно сказать, что побудило Антона Бессемера остановить свой выбор именно на Чарлтоне близ Гитчина. Вероятнее всего случайность выгодной покупки. Земля в районе Гитчина была дешевле, чем в других местах поблизости Лондона. Фермы сдавались по пять шиллингов за акр вместо десяти-двенадцати шиллингов, а если почва была и не особенно высокого качества, то едва-ли это обстоятельство могло очень беспокоить Антона Бессемера. Вряд ли он намеревался серьезно заниматься модным тогда интенсивным сельским хозяйством.
Итак Антон Бессемер перебирается в деревню.
Но не будет он тут жить только помещиком, сажать кормовую репу, совершенствовать породу овец или свиней, разводить кур и коров. Едва ли вдавался он особенно в тонкости агрономии.
Год-другой «прожил он без дела», — как говорит об нем Генри Бессемер, — а потом снова принялся за свое старое занятие гравера и механика, тем более, что и работа подвернулась такая, где можно было блеснуть своим искусством.
На всю Англию известна словолитня Генри Кэзлона в Лондоне. Фирму ведет уже третье поколение. Правда, не так уже гремит ее слава, как в те дни, когда стояла она на первом месте, когда дед Генри Кэзлона Уильям Кэзлон прослыл «английским Эльзевиром» и шрифты его затмевали славу таких искусников типографского дела, как знаменитый Баскервиль. Но и внук тоже еще может постоять за себя и не роняет старых традиций производства.
Неизвестно, как познакомился Антон Бессемер с Генри Кэзлоном, но для него-то и стал изготовлять стальные пуансоны с вырезанными в них буквами, по которым отливают типографский шрифт.