Аманда смотрит на меня так же, как Себастьян, когда чувствует, что я дурю его, — с недоверчивой улыбкой, склонив голову набок. Все это — трогательная чушь, говорит она, и мое счастье, что мне не придется претворять этот план в жизнь. Я говорю: спорим, что я сделаю это? Она отвечает: нет, лучше не надо, а то ты еще и в самом деле сделаешь это.
Наши ночи все еще похожи на сказку, и эта сказка не торопится нас покидать. Суровый закон, по которому вожделение первых дней сначала плавно переходит в приятность, а потом в привычку, похоже, на нас не распространяется. Однако, когда мне в этот вечер попадает в руки нога Аманды, она вдруг вспоминает, что кое-что забыла. Нельзя ли поговорить об этом потом? Нет, непременно сейчас. Она великодушно оставляет мне свою ногу, но требует, чтобы я смотрел ей в глаза. Мы не поговорили о самом главном в этой шпионской истории, а именно о том, как должны приниматься решения, касающиеся нас обоих. Я не должен привыкать к тому, что я один все решаю, а она лишь объект моих благодеяний, в дальнейшем, когда начнутся так называемые серые будни, это может привести к раздорам. Обязанность советоваться распространяется и на те ситуации, когда я воображаю, что лучше знаю способ достичь ту или иную цель, а она его вообще не знает. На эти ситуации — в первую очередь, прибавляет она. После этого она расслабляет ногу; сегодня она ограничивается кратким выговором — у нее тоже сердце не каменное.
21 июля
Сколько же недель следует считать достаточным сроком? Я все еще полон решимости реализовать свою угрозу, хоть Аманда и называет это мальчишеством. Хорошенькое мальчишество, которое становится фактом международной прессы. Я уже выбрал партнера для записи — Виланда. Но он еще об этом не знает. Тут важен не столько актерский талант, сколько фактор надежности.
Теперь я езжу с особой осторожностью. Я часто поглядываю в зеркало, и, если какая-нибудь машина следует за мной дольше минуты, я пропускаю ее вперед. Потом следующую. И так далее. Когда меня вчера подрезала машина, я поехал за ней, чтобы посмотреть в лицо своему потенциальному убийце. Однако женщина-водитель, которая в конце концов остановилась, достала с заднего сиденья корзину с бельем и вошла в дом, явно не имеет ничего общего с секретными службами. Опасения, что меня собираются угробить, даже мне самому кажутся настолько смешными, что я не рассказываю о них Аманде. Но как же им тогда выбраться из той ловушки, в которую я их загнал? По-моему, моя осторожность это вполне оправданное желание остаться в живых — пусть Аманда смеется надо мной сколько хочет. Или, может, я стал жертвой предрассудков своих коллег и местная служба безопасности на самом деле гораздо симпатичнее, чем они представляют ее в своих репортажах? Бывало, им мешали и птицы поважнее меня, и то они оставляли их в живых. С другой стороны, в моей специфической ситуации лучше проявить излишнюю осторожность, чем излишнее легкомыслие.
2 августа
У нас ужинает отец Аманды, Тило Цобель. Она заранее подготовила меня к его визиту, говорила мне, какой он хороший — никакого сравнения с матерью! Она говорила, что ему Виолетта еще раньше начала действовать на нервы, чем ей, и что мне его не надо опасаться.
И вот в гостиную входит седеющий мужчина; я с первого же взгляда вижу, что его амурная жизнь еще далеко не закончена. Не могу объяснить, из чего сложилось это впечатление, — я знаю других мужчин его возраста, которые выглядят не менее моложавыми и ухоженными, но о которых я никогда бы не подумал ничего подобного. Может, меня натолкнуло на эту мысль то, как он обнял Аманду за талию, когда они входили в комнату; он не убрал руку с ее бедра, даже здороваясь со мной, — они давно не виделись. Мне стоит определенных усилий не смотреть на эту руку.