Я хочу вам рассказать одну очень показательную историю. Прошлой осенью мне нужно было написать репортаж о команде московских боксеров, приезжавших в Берлин, потому что коллега, специализировавшийся на боксе, был как раз в отпуске. В репортаже надо было рассказать не только о спортивных состязаниях, но и о приеме, который устроил главный бургомистр в честь советских гостей. Прием затянулся до полуночи, а материал нужно было сдать в редакцию не позже четырех часов утра. Когда я вернулся домой, Аманда уже спала, я разбудил ее и попросил мне помочь — в машинописи она могла дать мне огромную фору. Она мгновенно с готовностью включилась в работу, я писал от руки, она тут же печатала это на машинке. Чтобы сэкономить время, я не стал перечитывать готовую рукопись. На следующий день, прочитав текст репортажа в газете, я увидел, что Аманда самовольно выступила в роли редактора и не поскупилась на правку.
Вы только представьте себе — не спросив разрешения автора, заменить не понравившиеся слова, переписать, на ее взгляд, неудачно сформулированные пассажи и просто вычеркнуть целый абзац! Я до сих пор точно помню количество исправлений: девятнадцать. Девятнадцать случаев вероломства. Я не могу сказать, что во всех этих случаях измененный текст выглядел хуже, чем оригинал, но сам факт такого поведения Аманды привел меня в ужас. Оттого что в редакции репортаж похвалили, мне было не легче. Я потребовал у Аманды объяснений, она ухмыльнулась и заявила, что ночью просто не было времени для дискуссий. Тем более, возмутился я, не надо было лезть не в свое дело, на что она посоветовала мне не корчить из себя светило журналистики. Когда я заметил, что отсутствие времени, может быть, и можно было скрепя сердце принять как аргумент в защиту мелкой правки, но вычеркивание целого абзаца — это уже чересчур, она ответила, что этот пассаж был настолько подхалимским, что даже мне самому это не могло не броситься в глаза. Пару каких-то вшивых боксерских поединков еще не повод для дешевых гимнов в честь германо-советской дружбы. Или, может быть, кто-то в редакции заметил отсутствие моих панегириков и обиделся на меня за это?
Факт то, что мой брак с Амандой повредил моему профессиональному авторитету в редакции. Там ее сектантские воззрения всем хорошо известны, а ее выпады в адрес партии и правительства уже стали легендой. Мужа такой жены можно легко заподозрить в том, что личные симпатии для него важнее политической твердости. И, если вас интересует мое мнение, в этом есть свой резон. Руководство редакции уже не считает меня таким же политически надежным, как раньше; для выполнения определенных задач я им уже не подхожу. Официально мне этого никто не говорил, но это так. Не может быть простым совпадением, что до женитьбы меня регулярно посылали в командировки в капиталистические страны, а после свадьбы — всего один — единственный раз. Не поймите меня превратно, Аманда всегда была мне дороже всех капиталистических стран, вместе взятых. Я просто говорю о некой неприятной тенденции, которая не могла не огорчать меня, потому что очень напоминала понижение по службе.
Аманда обладала верным чутьем: я, конечно же, сигнализировал в злополучном репортаже о своей лояльности. В конце концов, любая статья — это не только информация о предмете или событии, но в то же время и о самом авторе. Если я говорю, что не жалуюсь на свое «понижение по службе», то это вовсе не значит, что я принял его без боя. Я хотел двумя-тремя фразами, ласкающими слух начальства, намекнуть, что совсем не изменился, и как раз это-то она мне и испортила. Зачем? Что за этим стояло? Убеждения? Чувство стыда за меня? Боевой задор? Я скажу вам, что было истинной причиной: высокомерие. Высокомерие и беспардонность плюс отсутствие чувства солидарности.
Мне кажется, это вполне законное требование к жене — чтобы она с пониманием относилась к взглядам своего мужа, если эти взгляды являются неотъемлемой частью его профессии. Но для Аманды это, по-видимому, неприемлемое требование. Мера ее терпимости и готовности к компромиссам оказалась настолько мала, что мне приходилось постоянно быть начеку. Разве можно чувствовать себя комфортно в браке, если в общении с женой нужно взвешивать на золотых весах каждое свое слово, если двигаться можно только ползком или короткими перебежками, как в тылу врага? Только в отношении ребенка и Люси она являла чудеса снисходительности и терпимости. Мне кажется, я бы лучше относился к Себастьяну, если бы видел в нем товарища по несчастью. В сущности, я испытывал к нему чувство зависти.