Руна лишь молча пожала плечами, вытаскивая из маленькой коробочки кремень, огниво, обугленную холстину и трут.
– То, что ты считаешь всего лишь сноровкой, мои сестры по прежней жизни, Морские Ведьмы, называют особым даром. – Джунипер подняла сжатую в кулак руку и стукнула себя в грудь. – Дар этот исходит от богини Джут. И негоже воспринимать его, как должное.
– А с чего ты взяла, что свою способность я воспринимаю именно так? – Руна, согнувшись, принялась старательно дуть, и вскоре трут занялся. – Да и вообще, почему бы тебе самой, коли на то пошло, просто не помолиться своей возлюбленной богине? Пусть она снабдит нас огнем, а меня избавит от излишних хлопот.
Джунипер пожала плечами.
– Молитва не для этого. Это дар, а не просьба.
Руна одарила Джунипер пристальным взглядом.
– В самом деле? – В голосе ее явственно слышалась издевка, хотя лицо осталось абсолютно спокойным, невозмутимым.
Джунипер лишь улыбнулась в ответ, и тогда-то я и поняла, что Сигги была права – эта крошечная девочка с огромными ушами и вечно распахнутыми серыми глазами отлично подойдет нашему отряду Сестер Последнего Милосердия. Ее искренность и непосредственность были полной противоположностью глубоко укоренившимся в Руне недоверию и сомнениям. И я, и Ови редко молились. Сказать по правде, большинство граждан Ворсленда особой набожностью не отличаются – кроме монахинь культа Готи, Морских Ведьм да, быть может, горстки благочестивых ярлов. Остальные же, и я среди них, к молитве прибегают лишь когда совсем припечет.
Если я молюсь, то молюсь Валькрии – прекрасной, молчаливой, таинственной богине Сестер Последнего Милосердия и всех девушек-странниц. Считается, что она благоволит к нам. Молитвам меня, как и всему прочему, учила Сигги. Точно так же она учила меня быстро и чисто перерезать глотку, используя для этих уроков кроликов и белок; учила быть терпеливой и бесшумной, пробираясь вслед за волками и лисами к их норам, учила многому. Но в молитвах я не слишком нуждалась, и оттого никогда не старалась их запомнить.
Джунипер шепнула что-то во сне, и ее волосы скользнули по моей шее. Самая маленькая из нас, да к тому же самая юная – лет ей было не более пятнадцати, она давно повзрослела. Двигалась она легко, точно весенний ветерок, а воровала без малейшего зазрения совести. Она стянула бы с тебя сорочку, а ты узнал бы об этом, только почувствовав холодный ветер на спине. Если силки Ови не срабатывали, то за дело бралась Джунипер. Частенько она, бесшумно пробравшись ночью в курятник мимо сторожевых псов, воровала оттуда куриц. Однажды, едва фермер отвернулся, она украла сонную рыжую корову с кроткими коричневыми глазами, и потом мы целую неделю пили парное молоко, а затем обменяли эту корову у сапожника на высокие кожаные ботинки на овечьем меху – по паре для каждой из нас. Ботинки сослужили нам добрую службу следующей зимой и, возможно, только благодаря им никто из нас не отморозил ни единого пальца на ногах.
Я подумала о лежавшем в моем заплечном мешке, украденном мною локоне женщины из Ибера.
Человек никогда не умирает, пока о нем помнят. Воспоминания делают покойных бессмертными. Именно поэтому мужчины отправляются на войну. Именно поэтому они грузятся на боевые ладьи и отправляются в набег на Элшленд. Они рискуют своими короткими никчемными жизнями в надежде обрести бессмертие. В надежде стать героями, о которых барды будут слагать песни.
Руна считает войну глупым и никчемным занятием. Джунипер вздрагивает от одной мысли о напрасно потерянных жизнях. Тригв говорит, что война делает людей бессердечными. Ови не говорит о войне ни слова.
Но я-то знаю точно. Я понимаю мужчин.
Я хочу изменить свою судьбу, хочу встать посредине реки времени и обратить ее вспять. Пусть не навсегда, пусть лишь на время.
Если я останусь всего лишь Сестрой Последнего Милосердия, то после моей смерти память обо мне в своих сердцах будут нести только мои сестры.
Сигги говорила, что жить незаметной, но благородной жизнью почетно. Она говорила, что такая жизнь требует отваги. В этом я с ней не согласна, как не согласна во многом другом. Я не хочу, подобно женщине в шелках, умереть одной в лесу, одной в целом мире. Не хочу в конце пути понять, что радость жизни ушла, любовь ушла, огонь в крови потух, и теперь мне остается лишь последний глоток вайта, а затем блеск клинка, тело падает, и под ним растекается лужа крови, а ночью за моим телом являются голодные звери.
Я хочу, чтобы обо мне знали. Хочу, чтобы обо мне слагали и пели песни. Хочу, чтобы мужчины и женщины носили меня на руках, выкрикивая мое имя в небо.