— Давно ты служишь? — спросила я невпопад, просто для поддержания мнимой безопасности.
Заштукатуренные стены давили, полукруглые арки и отсутствие окон нагоняли депрессию. Не хотела бы я сюда попасть. Никогда.
— Нет, ваше сиятельство, — качнул головой Рябов. — Перевели из училища...
Где-то вдалеке раздался истошный крик, я вцепилась в рукав темной формы и застыла. Вопль повторился раз, другой, затем стих. Ощущение липкого кошмара, который окутал меня с головы до ног, усилилось. На лицах многочисленных охранников не промелькнуло даже сочувствия, они оставались спокойны и неподвижны, словно каменные изваяния. Никто не отреагировал на удаленные стоны, не спросил, куда мы так спешно двигались с Рябовым.
Карточка-пропуск, документы, краткий отчет кто и с каким визитом пожаловал — все, что потребовалось для входа в лифт на нижние этажи.
— Вам лучше закрыть уши, княгиня, — посоветовал мне Рябов.
В тишине кабины, куда не проникали звуки извне, стало как-то спокойнее.
— Общественность в курсе подобных выходок охраны? — сухо поинтересовалась я.
— Простите, княгиня. Не могу знать.
Ясно, понятно. Закройте рот, ваше сиятельство. Замелькали цифры на табло, а у меня в ушах все еще гремели вопли несчастного. Сцепив пальцы в замок перед собой, я прикрыла глаза и сделала несколько глубоких вдохов. А когда прозвенел долгожданный колокольчик над головой и створки распахнулись, передо мной встал Влад Ящинский собственной персоной.
Форма была испачкана кровью.
Глава 12. Алексей
Выезд из Петербурга перегодила толпа демонстрантов: часть из них выкрикивали лозунги вроде «Верните наши права и землю!», другие же размахивали флагами и печально озирались по сторонам. Акция не планируемая, потому приезду околоточных и прочих сотрудников полиции я нисколько не удивился. Зато с интересом понаблюдал, как бравые надзиратели порядка уговаривали упрямую молодёжь уйти.
Желательно вместе с плакатами, где лицо императора перечеркивали кроваво-красные полосы.
— Чернь, — презрительно скривил губы Рахмат Алишерович.
— Безбожники, — вторил ему Тихон Федорович. — На императора нашего, отца всея Руси, нападают.
— Или, — я оторвал взгляд от переполненной улицы и перевел на озадаченного Быстрикова, — они злы. Народ у нас такой. Сколько благ ни давай, все равно недовольные найдутся.
Пока мы общались, крики и оскорбления переросли в первые драки. Подросток бросился прочь от дубинки надзирателя, за что получил удар по голове. Тут и там загремели клаксоны, испуганные водители выскакивали из салонов, оставили транспорт прямо на дороге, поскольку опасались нападения. Кто-то толкнул подростка: юный активист ударился о дверцу. Его перекошенное от злости с примесью страха лицо мелькнуло в нескольких сантиметров от окна. Если бы он видел сквозь затемненное стекло, наши взоры обязательно схлестнулись бы в схватке не на жизнь, а насмерть.
— Нужно эвакуироваться. Ваше императорское высочество, здесь опасно, — моментально оценил ситуацию темноволосый офицер за рулем.
Хмыкнув, я отклонился и, проигнорировав, дернувшегося Тихона Федоровича, посмотрел на Рахмата Алишеровича. Полумрак очертил острый профиль, отчего Соловьев стал похож на хищную птицу. Совсем не безобидного соловья. Что-то стремительнее и опаснее.
— Выйдете, Рахмат Алишерович? — я приподнял бровь, в голосе промелькнула издевка.
Конечно, отцовский прихвостень никуда не пошел. Ему вообще не рекомендовалось светить лицом перед общественностью, ведь знаменитый Соловей-разбойник уж больше тридцати лет числился мертвым. Согласно всем учебникам истории его казнили в девяностые годы, когда вторая волна революции была жестоко подавлена отцом.
— Попробуйте объезжать, — поджал губы Тихон Федорович.
— А охрана? — удивился водитель.
— Догонят. Сейчас важно увезти цесаревича в безопасное место.
Я с удовольствием прислушивался к их тихой беседе. Рахмат Алишерович связался с охранной, в темноте замигал светодиод наушника.
Лейб-гвардия императора имела практически неограниченные полномочия и самые передовые средства защиты: оружие, техника, связь. В трех машинах за нами сидели сотрудники, у каждого второго — автомат, снайперская винтовка или пистолет. Впереди, через три гражданских автомобиля — неприметными тенями в микроавтобусах сидели маги. Два огневика, возможно, водник или менталист. Еще эмпат, чтобы определять настроение противника и вероятные намерения.
Именно рекомендации эмпата уезжать я слышал сквозь приглушенный шум толпы. Низкий голос считывал реакции, давал просчет на возможное поведение, пока остальные думали о безопасном маршруте.