Выброса магии не случилось, поскольку Алексей оказался рядом и перехватил мою взметнувшуюся для удара руку. На борьбу ушли последние силы, где-то на угасающих искрах сознания промелькнула мысль, что я натворила. Подобное поведение не прощалось, оно было чересчур дерзким и фривольным. Но агония заточенной во мне магии сковала цепью одеревеневшие мысли, потому у меня не вышло оттолкнуть Алексея, как бы не хотелось.
— Ненавижу, ваше императорское высочество. Всевышний, как же я ненавижу вас, — из глаз брызнули слезы.
С губ слетали одни и те же фразы, словно кто-то включил кнопку повтора. Я задохнулась от прикосновения. А ведь он всего лишь прошёлся ладонью от бедра до талии, но ощущения такие, будто меня облили кипятком. Собрав в кулак мои волосы, Алексей заставил выгнуться ему навстречу.
Поцелуй получился удушливым, почти жестоким, отравляющим кровь. В своих объятиях его императорское высочество тоже предпочитал властвовать безраздельно, чтобы без всяких компромиссов и увещеваний.
Никакой демократии. Как и всегда, впрочем.
— Ненавидь, — вибрация от его голоса отдалась в нижней части живота сладкой мукой, — кричи, умоляй. Тебе все равно не уйти от меня. Никогда. Даже смерть не разлучит нас, Ольга, пока я того не пожелаю.
Мой ноутбук и флаеры, среди которых был билет в Большой театр, полетели на пол. Обхватив крепкую шею, я втянула запах Алексея, затем со всхлипом дернула за ворот к себе. На разъедающий жар браслетов я не обращала внимания, — гори пламенем! — череп без того раскалывался на части, в него клином вбивалась привычная мигрень. Спасали поцелуи, походившие скорее на укусы, и пальцы, крепко сжимавшие затылок.
Что-то изменилось, вместо боли пришла легкость и сладость — ее вкус растекся на языке патокой. Алексей расслабился, приоткрыл завесу, и защита пала. Теперь я видела, как много в нем чувственности, страсти и… злости. А потом усталость, такая бесконечная, что ни конца, ни края не видать. Все время, пока я боролась с демонами, его собственные пожирали душу изнутри. И он ни разу не показал их мне.
До этого момента.
— Ты в бешенстве, — выдохнула между чередой дразнящих поцелуев, дернули пиджак, но ткань не поддалась.
— Вроде бы просил не читать меня, — чуть громче, чем всегда, ответил Алексей и оголил мои плечи.
Когда там мастер должен приехать? Боль, к слову, исчезла.
— Браслет отключился.
— Расстреляю всех виновных, явно производственный брак.
— Или кому-то нужна свобода.
Я ощутила лопатками твердую поверхность столика. Как он не перевернулся под моим весом и не сломался — загадка. Склонившись, Алексей придержал столик рукой и посмотрел на меня. Сталь обратилась в пепел, столь же прекрасный, как и печальный. Потому что не только я, но и он безмолвно сгорал в пламени этой безумной связи.
— У императора нет права на свободу, — тихо сказал Алексей, и я проглотила горько-сладкую слюну. — И выбора тоже нет.
Протянув руку, я коснулась его щеки и почувствовала прикосновение губ к ладони. Невидимым клеймом он осел на коже.
— У тебя есть власть, Алекс, — прошептала я в поцелуе. — А твоей свободой всегда буду я.
Глава 18. Влад
В квартире на Царской улице, больше походившей на грязную помойку, было тихо и на удивление светло: солнце пробивалось сквозь пустоты в окнах. Но я знал, что оно лишь иллюзия, качественно созданное отражение реального мира. Осколки зеркал напоминали сверкающие самоцветы, которые от прямых лучей превращались в радугу под ногами. Казалось, весь драный линолеум усыпан ими.
«Хрусть-хрусть» — каждый шаг сопровождался этой мелодией.
Я поднял пистолет и услышал громкий хохот с четырех сторон, как будто мой противник находился везде и нигде одновременно. Оно и не удивительно, ведь этот мир создал Зеркальщик. Здесь — его территория. Целая вселенная, где я в любой момент мог погибнуть.
— Падала с крыши капель,
Потекла ручейками водица;
А у мерзлого озера, посреди камыша,
Горько плачет от боли девица.
Где же возлюбленный, где?
Бьется в клетке молчания как птица.
Ни письма, ни записки в ответ,
Видно, сгинул любимый на границе.
— По мне некому плакать, — скрип зубов резанул по ушам, только я не сразу понял, что сам двинул челюстью от злости. — Твои старания уйдут в молоко.