— Покажи-ка, Лиса, в чем ты валяешься, когда поранишься? — попросила она.
Лисица отвела ее в огород, показала травы. Набрав пучок, Клара растерла траву в ладонях, покуда от нее не пошел горько-пряный дух, и приложила к ране.
— Да ты, как я погляжу, ведьмой уродилась, — пошутил Джекоб. — А Вилл-то мне плел, что вы в больнице встретились.
Она улыбнулась. И сразу показалась почти девочкой.
— В нашем мире ведьмы как раз в больницах и подрабатывают. Или ты забыл?
Но тут, набрасывая ему рубашку на перебинтованное плечо, Клара заметила шрамы у него на спине.
— А это еще откуда? — опешила она. — Это же какие были ранения!
Лиса со значением — мол, что я говорила? — на него глянула, но Джекоб, застегивая рубашку, только плечами передернул.
— Дело прошлое.
Клара посмотрела на него внимательно.
— Спасибо тебе, — проговорила она. — Что бы ты там, в лесу, ни совершил, спасибо. Я так рада, что ты вернулся.
ШКУРА И КОЖА
Джекоб слишком много всего знал про пряничные дома, чтобы спокойно спать под сахарной крышей. Он вытащил из переметной сумы оловянную миску, уселся с ней у колодца и принялся тереть миску рукавом, пока та не выдала ему хлеба и сыра. Конечно, это не трапеза из пяти блюд, какой потчует скатерть-самобранка, раздобытая им для императрицы, зато миска легкая, куда хочешь клади, хоть в котомку, хоть в рюкзак.
Красная луна подсветила ночную тьму поволокой ржавчины, до первых утренних сумерек оставались еще часы, но Джекоб не решался пойти взглянуть, сошел камень с кожи брата или нет. Лиса присела с ним рядом и принялась вылизывать свою шубку. Портняга успел пнуть ее ногой да и порезать слегка, но это пустяки. Людская кожа куда чувствительней, чем шкура зверя. Или кожа гоилов.
— Тебе тоже надо бы поспать, — заметила она.
— Я не засну.
Боль в плече не утихала, и казалось, в окружающей тьме злые чары ведьмы спорят с колдовством Темной Феи.
— Если ягоды помогут, что будешь делать? Отправишь обоих назад?
За нарочито безразличным тоном он ясно расслышал еще один вопрос, невысказанный. Он может сколько угодно уверять Лису, что ему этот мир больше по душе. И все равно она не перестанет бояться, что однажды он взойдет на башню — и не вернется.
— Ну конечно, — ответил он. — И они будут жить долго и счастливо до самой смерти.
— А мы? — Лиса прильнула к нему, заметив, как он зябко поежился от ночной прохлады. — Скоро зима. Можно отправиться на юг, в Гренаду или в Ломбардию, поискать волшебные часы там.
Волшебные часы. Они останавливают время. Пару недель назад он ни о чем другом и думать не мог. Говорящее зеркальце. Хрустальный башмачок. Самопрялка, прядущая золотую нить из воздуха… В этом мире всегда найдется что разыскивать. И можно почти забыть, что самое заветное, самое желанное, единственное, что ему по-настоящему нужно, он всю жизнь ищет понапрасну.
Джекоб взял из миски ломоть хлеба и протянул Лисе.
— Ты когда в последний раз превращалась? — спросил он, заметив, с какой жадностью она схватила угощение.
Она попыталась вырваться, но он ее удержал:
— Лиса!
Она сопротивлялась, даже тяпнула его за руку, но в конце концов ее тень, хорошо различимая в лунном свете, вдруг вытянулась, и в тот же миг Джекоба отпихнули неожиданно сильные девичьи руки.
Лиса. Ее волосы, такие же рыжие, как ее мех, в котором она чувствует себя куда лучше, чем в человечьей коже, ниспадали до пояса столь густой и пышной волной, что казалось, на ней все еще ее лисья шуба. И платье, льнувшее к ее белой веснушчатой коже, было соткано из мягкого рыжего атласа и даже лоснилось, словно лисий мех.
Гляди-ка, за последнее время она стала почти взрослой, почти так же незаметно, как превращается в лисицу лисенок. Но Джекоб все еще видел в ней ту десятилетнюю девчушку, комочек горя и слез, которую обнаружил у подножия башни, когда вернулся из своего родного мира позже, чем обещал. Почти год Лиса следовала за ним неотступной тенью, прежде чем решилась показаться ему в человеческом облике, и он не уставал напоминать ей: она может этот облик навсегда утратить, если вовсе не будет из лисьей шкуры вылезать. Хотя и знал: если придется выбирать, она, конечно, выберет шкуру. В семь лет она спасла раненую лисицу от дубинок обоих своих старших братьев, а наутро нашла у себя на кровати рыжее платье удивительной красоты. Оно-то и подарило ей то обличье, которое она давно считала своим истинным «Я», и больше всего на свете боялась, как бы кто у нее это платье, а вместе с ним и лисью жизнь, однажды не украл.