Твой успех на арене заставил дискуссию возобновиться. Успехи твоих детей довели её до такого состояния, что немногие старейшины могли отрицать очевидное, — сказал Тиллмэйриас.
— С чего бы насилию и убийствам менять их мнение? Ваши рабы этим занимаются уже веками.
— Дело в твоём примитивном заклинательном плетении, — сказал хранитель знаний. — Это «чародейство», как ты его называешь. Оно было основным фактором, но очевидное превосходство твоего дикого воспитания, и превосходство твоих детей, выросших в схожих условиях, стали решающими. Теперь мой народ больше не может игнорировать то, что так долго было прямо у них под носом. Дело не только в том, что ваш род обладает сознанием — именно действия моего народа заставили вас казаться такими примитивными. Мы не только отняли ваш мир — наши попытки создать разумную, обладающую сознанием человеческую расу на самом деле сделали вас хуже. Мы не экспериментировали с животными, мы мучили своих братьев по разуму.
Тиллмэйриас смотрел глубоко ему в глаза:
— Вот, как я считаю, хотя сперва я пребывал в невежестве. Иллэниэлы с самого начала придерживались этого мнения, но моя роща, и остальные, думали иначе. Теперь они начинают менять своё мнение. Я пытаюсь заставить их увидеть, но некоторые не хотят слушать.
— Почему им так трудно поверить в это?
Прэйсиан опустил взгляд:
— Потому что после перемены представления об этом наши соплеменники начинают выглядеть тиранами и чудовищами. Если они примут мысль о том, что ваш род подобен нам, значит мы совершили великое преступление против другого, обладающего истинным сознанием вида. Мы были убийцами, палачами и насильниками в худшем смысле этих слов.
Я хотел попросить у тебя прощения, Тирион. Я причинял тебе боль, и продолжал это делать даже после того, как у меня появились сомнения. Я не могу искупить совершённую мной несправедливость, но я могу постараться создать лучший мир для твоих детей.
Гнев, так долго тлевший внутри Тириона, снова начал закипать. Признание Тиллмэйриасом вины нисколько этот гнев не смягчило, и даже скорее раздуло его пламя:
— Ненависть, которую я чувствую по отношению к тебе и твоему народу далеко выходит за пределы того, что можно исправить словами, такими как «прощение», — сказал он хранителю знаний.
Тиллмэйриас склонил голову:
— Я могу лишь принять это, Тирион, ибо я считаю, что у тебя есть хорошие причины для такого отношения, но мне следует тебе сказать, что именно твоя «любовь» вызвала наиболее значительные перемены.
— Любовь?! — Он даже и не думал, что Прэйсиану знакомо это слово.
— Да, любовь. Когда Лираллианта объявила, что ты — её кианти, она действовала из любви. Наш народ никогда не был особо эмоционален, но когда-то, в далёком прошлом, мы знали смысл любви. Кианти были нашими партнёрами, и мы чувствовали любовь. Они были ответственны за экспансию нашей расы, когда нам с трудом удавалось просто выжить. Старейшины это знают, и это знают хранители знаний, но Лираллианта — не знала. Мы помним то, что было прежде, хотя в нашем народе этого больше нет. Одна из причин, по которой её избрали для того, чтобы принять лошти, заключалась в подозрениях старейшин о том, что она заново открыла любовь. Если она станет хранителем знаний, то сможет сравнить прошлое с тем, что нашла в тебе в настоящем.
Тирион покачал головой, пойманный между гневом и замешательством, но Тиллмэйриас продолжил:
— Я возобновил дискуссию насчёт вашего рода несколько лет назад, но она ни к чему не приводила. Когда Лираллианта сказала, что ты — её кианти, её слова зажгли мысли старейшин. Другие рощи больше не могли игнорировать мои протесты, больше не могли игнорировать философию Рощи Иллэниэл. Им пришлось раскрыть глаза.
— И что будет теперь? — спросил Тирион.
— Ничего, — сказал Прэйсиан. — Дискуссия ещё не закончилась. Некоторые отказываются быть убеждёнными, но с каждой своей победой твои дети показывают своё превосходство над нашими рабами. Это — доказательство того, что наши методы содержания вашего народа не только неподходящие, но и вредные, делающие вас хуже, а не лучше.