— Он же… не умрёт?
Всё вокруг Марка в одно мгновение оказалось пожрано ревущем пламенем, жадно уничтожающим всё, что в него попадало. Однако из бескрайних всполохов огня проглядывали почему-то не обломки здания банка, а школьная доска, больничная койка, уголок с иконами его бабушки и прочие другие, странные вещи. Быть может, это удивило бы Марка ранее, но теперь ему было, конечно, не до этого. Плоть его заживо плавилась под воздействием пламени, кости ломались и крошились в труху, а куски здания, словно шрапнель, прошивали живот насквозь. Невыносимая боль обуяла его тело, столь сильная и жгучая, что адреналин не мог скрыть и малую её толику. Марку оставалось лишь желать смерти от болевого шока, но он совершенно точно знал, что не сумеет её дождаться. Вывернувшись, заломав свои руки, он настолько сильно раскрывал в крике рот, что казалось, словно он начал разрываться.
Тогда из огня стали появляться новые образы: люди. Множество людей, знакомые и не знакомые Марку, они виделись ему в огне. Без каких-либо трудностей они стояли там, прямо на воздухе, прямо среди всполохов невыносимого пламени. И ничего им не было. Взрыв никак не навредил им. Совершенно спокойные, не потревоженные и уверенные, они стояли там и выжидающе смотрели на Марка. Зубы его заскрипели от этого вида, а в затуманенном взгляде блеснула ненависть и злоба. И тогда они в один краткий миг умерли. Погиб каждый человек на этой планете, абсолютно все сгорели в огне. Марк остался совсем один, он испугался, закричал и — потерял сознание.
Тягучая, неподатливая тьма. Он ничего не видел. Глаза его были широко раскрыты, но ни единой капли света не проникало в них. Ему показалось, словно он с самого солнца рухнул вниз — во тьму, как Мартин Иден в пучины моря. Однако это было не так. Скоро свет стал тоненьким лучиком пробиваться к нему, медленно расширяясь. Вокруг все ещё было совершенно темно, но где-то далеко впереди виднелась маленькая белая точка, из которой на Марка что-то светило. Он лежал на земле и смотрел в эту точку очень долго, пока не догадался, что стоит попытаться дойти до неё. Невероятная слабость прижимала мальчика к земле, но, хоть и с большим трудом, он сумел приподняться сначала на локти, а затем… затем снова упасть на землю, уткнувшись носом в холодный пол.
— Тело не болит, — сказал он вслух, чтобы услышать свой голос и удостовериться, что он все ещё не призрак.
Затем Марк медленно провёл ладонью по своему животу, своим ногам, лицу — раны были, но не болели. Немного пораскинув мозгами, Юмалов решил, что так и должно быть. Перевернувшись на спину и выпустив воздух из лёгких длинным потоком, напоминающим шёлковую ленту, он вдруг нашёл в своей голове осознание того простого факта, что он действительно жив, пока что. Ещё пять секунд он пролежал на земле спокойно, не издав и звука, после чего завыл, как раненный, отчаявшийся зверь. Левый глаз дрогнул и с уголка его по щеке покатилась одинокая слеза.
— Даже смерть отвергла меня, — прошептал Марк, а затем, вновь проводя параллели с Иденом, в пол голоса прочёл маленький кусочек из перевода той самой строфы «Сада Прозерпины». — Благодарим вас, боги, что жить на не века.
Произнеся это, Марк прикрыл лицо рукой и замолчал. Спустя несколько минут он тихо и с ненавистью прошептал.
— А ты… ты даже смерть мне подарить не можешь, не за что мне тебя благодарить. Чёрт, чувствую себя таким… заброшенным.
Тогда Марк, наконец, нашёл в себе силы подняться с земли. Коридор, в котором он оказался, был совсем не высок — Юмалов никак не мог в нём распрямиться и идти приходилось в непрерывном поклоне, либо на четвереньках, что было бы ещё хуже. Тем не менее, он пошёл. До света было не так уж и далеко, но ослабшее, усталое тело едва двигалось и путь занимал так много времени, что мысли свинцовыми каплями стали прожигать его разум. И тогда появился призрак. Он вылез прямо из чёрной стены немного впереди Марка и посмотрел на него укоризненным лицом Полины.
— Ну и что ты натворил? — спросила Поля, едва не срываясь на крик.
— Эх, — выдохнул Марк, — что тебе опять не нравится?
— Серьёзно? Может тот факт, что ты убил стольких людей и ещё больше сделал несчастными и одинокими?
— Заткнись. Как я мог убить кого-то, если никто и не жил из них? То были обычные ходячие трупы и не более. Единственный, кого я мог бы по настоящему убить — я сам. И то не смог! Если бы они были живые, если бы их жизни имели хоть каплю цены, то он бы не дал мне это сделать. Но всё, как видишь, произошло. Это ещё одно доказательство моей правоты. Да и… если бы они имели в себе хоть что-то настоящее и живое, то я бы увидел это в их лицах, но… но у них даже лиц не было! Так что никого я не убивал, отвали от меня. И без того тошно.
— Неправда! Ты всё лжёшь. Зачем ты делаешь всё это? А что, если всё ложь и ты ошибаешься?
— А-а! Не сей во мне сомнения! — Крикнул Марк, схватившись за сердце, что чуть не разорвалось от одной мысли, допускающей его ошибку. — Тебя это всё вообще не касается. Что же ты меня мучаешь? Своими разговорами ты несёшь мне ещё большую боль, чем почувствовали те несчастные. Это самое ужасное, чудовищное из всего, что ты можешь сделать сейчас. Не надо, прошу тебя, умоляю. О, дайте мне безумия, чтобы мысли эти не изъедали мою голову! Ты не понимаешь в каком положении я оказался. Я убил. Да, убил. Но не тех людей, вовсе не их. Я убил те иллюзии, что делали меня человеком, что связывали меня с вашим миром. Теперь они убиты мной. И я стою перед их гниющими трупами и трясусь от страха. И всё, что у меня осталось — ненависть! Ты и её хочешь меня лишить. А моя ненависть, моя милосердная ненависть, — он захлёбывался в собственных словах и подступивших к горлу слезах, — это всё, что у меня есть! Мне нельзя её лишаться. Нельзя, Поля. Мне нужно ненавидеть это всё, а иначе я заглохну, как старая паровая машина. Я должен ненавидеть и сражаться с ним — это та единственная вещь, которая делает меня чуть более реальным, чем все те куклы, бродящие по миру. Чуть более живым, чуть более настоящим. Но даже так, это лучше, чем быть совсем пустым, чем не иметь совсем никакой воли. Ты понимаешь меня? Пожалуйста… что если я останусь и без этой мелочи? Как тогда вообще существовать в мире, где нет совсем ничего настоящего, где не на что опереться? Тем более, когда меня даже смерти и той лишили! Но пока что у меня есть хотя бы ненависть. Так пускай я стану хоть чудовищем, и уже люди начнут ненавидеть меня, и даже это было бы счастьем! Но нет! Всё пусто! Всё вокруг пусто! Покуда есть он, что одним своим существованием обессмысливает всё происходящее. Он, что мифическим змием пожирает всё живое, весь смысл и оставляет после себя лишь пустоту да абсурд. Не могу я так! Не могу. Я хочу иметь хоть что-нибудь… У меня так болит сердце. Я должен уничтожить всё, что создал он, и только в виде побеждённого прошлого оно заимеет себе цену. Не только для меня, но и для него. Потеряв свой мир, он, может быть, начнёт ценить его и тогда…
— Отлично! Но подумал ли ты о том, что было бы, если бы его не существовало? Это был бы точно такой же бессмысленный и пустой мир, только теперь в нём и врага для тебя не было бы. Так мы хотя бы знаем, что есть кто-то, кому не совсем уж плевать на нас, кому интересно играть нами и наблюдать, но в ином случае что? Мы останемся совсем одни, лишённые каких-либо ориентиров, какой либо убедительной опоры. Мы будем пытаться решить, что хорошо, что плохо, что нам делать, а что нет. Но всё это будет исключительно на нашей совести. Не будет ничегошеньки a priori, на что мы могли бы опереться и от чего могли бы оттолкнуться! Каково было бы жить в мире, где твоя свобода — это всё, что существует, и она настолько безгранична, что ты несёшь ответственность за всё на свете, не только за себя, но и за других людей, за всё. Лучше быть под крылом кукловода и просто плыть по течению, имея в жизни чёткий смысл — следовать сценарию, чем существовать в постоянном ужасе и тревоге, в метафизической пустоте и заброшенности!
— Я… каждому своё, наверно, но я бы предпочёл свободу, пускай и невыносимую, чем не иметь совсем уж никакой воли.
— Стой. Мы слишком много болтаем, — вдруг сказал призрак.
— И?
— У нас ограниченное время на разговор, если он будет слишком длинным, то это уже будет скучно, а так нельзя. Необходимо постоянно соблюдать баланс, чтобы история вышла интересная и цепляющая. Хотя, конечно, она уже настолько испорчена всем предыдущим, что ничего её не спасёт.